Особенно,... 
119 
Тэннер сделал паузу, слегка потер висок, словно почувствовал головную боль, а потом снова начал постукивать кулаком по бедру.
– Не знаю, сколько клубов я объехал. На суде многие говорили, что видели меня в разных концах города. Говорили, что я был настроен воинственно и искал приключений. Откуда они знали, чего я ищу, если я сам не знал этого?
– Свидетели показывали, что вы искали Лукаса Мэннинга, подрались с охранником в одном из клубов и перевернули поднос с напитками в другом.
– Должно быть. – Сэм беспечно пожал плечом, но его кулак продолжал методично стучать по бедру. – Все это слилось у меня в одно сплошное пятно. Яркие огни, яркие цвета, лица, фигуры… В машине я принял еще одну дозу. Кажется, по дороге к нашему дому принял третью. Кроме того, я был пьян. Во мне проснулись энергия, гнев, и думал я только о Джулии. Черт побери, нам нужно было помириться. Раз и навсегда. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
– Я помню, как на фоне неба вырисовывались деревья. Это было похоже на живопись. А фары встречных машин напоминали маленькие солнца и слепили глаза. Я слышал биение собственного сердца… А потом, потом начинаются варианты.
Он открыл яркие голубые глаза и посмотрел на Ноя.
– Ворота заперты. Я знаю, что он там. С ней. Этот сукин сын. Когда она отвечает мне по интеркому, я говорю, чтобы она открыла ворота, потому что мне нужно потолковать с ней. Стараюсь изо всех сил, чтобы мой голос звучал спокойно. Понимаю, что она не откроет мне, если поймет, что я под градусом. Не впустит, если почувствует, что я принял. Она говорит, что уже поздно, но я настаиваю, убеждаю. Она открывает. Я подъезжаю к дому. Луна светит так ярко, что у меня болят глаза. Она стоит в дверях, свет падает на нее сзади. На ней белая шелковая ночная рубашка, которую я подарил ей на прошлую годовщину. Волосы распущены по плечам, ноги босые. Она так красива и так холодна… Лицо у нее холодное, как будто высечено из мрамора. Говорит, чтобы я поторопился, потому что она устала, и идет в гостиную.
На столике стоит бокал вина и лежат журналы. Ножницы. Серебряные, с длинными концами. Лежат на стеклянной крышке. Она берет бокал. Уже видит, что я под кайфом, и сердится. Спрашивает: «Зачем ты это делаешь? Зачем мучаешь себя, меня и Ливи?»
Сэм поднес руку к губам и с силой потер их.
– Я говорю ей, что в этом виновата она. Она, потому что позволяет Мэннингу лапать себя и потому что работа для нее важнее семьи. Это старый спор, старый довод, но теперь все оборачивается по-иному. Она говорит, что устала от меня, что у нас больше нет ничего общего, что она меня терпеть не может, что ее от меня тошнит и я ей отвратителен.
Актер всегда останется актером. Сэм чеканил слова, соблюдал паузы и делал логические ударения.
– Она не повышает голоса, но я будто вижу, как слова слетают с ее губ. Они похожи на темно-красный дым и причиняют мне боль. Она говорит, что была безумно счастлива, когда выставила меня и наконец избавилась от головной боли из-за моих наркотиков. Мэннинг – паршивый артист, но зато хороший любовник. Я был во всем прав, и ей надоело отпираться. Он дает ей все то, чего не могу я.
Ной заметил, что глаза Сэма стали безжизненно-стеклянными, и прищурился.
– Она отвернулась от меня с таким видом, словно я ничтожество, – пробормотал Сэм, а потом едва не закричал. – Словно все, что было между нами, ничего не стоит! Красный дым ее слов окутывает мне лицо, обжигает горло. В моей руке оказываются серебряные ножницы с длинными концами. Я хочу всадить в нее, всадить как можно глубже. Она кричит, роняет бокал, тот разбивается. Кровь хлещет из ее спины. Как будто я вытащил пробку из бутылки хорошего красного вина. Она спотыкается и падает на пол. Я ничего не вижу из-за дыма и продолжаю всаживать в нее ножницы. Горячая кровь заливает мне руки и лицо. Мы лежим на полу, она ползет, а ножницы прирастают к моей руке. Я не могу остановить их. Не могу остановиться.
Его веки снова опустились, а руки сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
– Я вижу стоящую на пороге Ливи, которая смотрит на меня глазами матери.
Когда Сэм поднес к губам чашку, его рука дрожала. Он сделал глоток, жадный и долгий глоток человека, который долго бродил по пустыне и умирает от жажды.
– Это один вариант того, что я помню… А холодного ничего нет? Воды?
– Сейчас. – Ной выключил диктофон, встал, пошел на кухню и уперся ладонями в стол. По спине тек холодный пот. Картина убийства была страшной. Он читал сообщения, изучал отчеты. Знал, чего ждать. Но от художественного описания Сэма сводило внутренности. И от мысли об Оливии, выбирающейся из кровати и становящейся участницей ночного кошмара.
119 
