Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.
Москва: Худож. лит., 1974.
ЗЕРКАЛА
- Зеркала —
- на стене.
- Зеркала —
- на столе.
- У тебя в портмоне,
- в антикварном старье.
- Не гляди!
- Отвернись!
- Это мир под ключом.
- В блеск граненых границ
- кто вошел — заключен.
- Койка с кучей тряпья,
- тронный зал короля —
- всё в себя,
- всё в себя
- занесли зеркала.
- Руку
- ты подняла,
- косу
- ты заплела —
- навсегда,
- навсегда
- скрыли их зеркала.
- Смотрят два близнеца,
- друг за другом следя.
- По ночам —
- без лица,
- помутнев как слюда,
- смутно чувствуют:
- дверь,
- кресла,
- угол стола,—
- пустота!
- Но не верь:
- не пусты зеркала!
- Никакой ретушер
- не подменит лица,
- кто вошел —
- тот вошел
- жить в стекле без конца.
- Жизни
- точный двойник,
- верно преданный ей,
- крепко держит
- тайник
- наших подлинных дней.
- Кто ушел —
- тот ушел.
- Время в раму втекло.
- Прячет ключ хорошо
- это злое стекло.
- Даже взгляд,
- и кивок,
- и бровей два крыла —
- ничего!
- Никого
- не вернут заркала!—
Сколько раз я тебя убеждал: не смотри в зеркала так часто!
Ведь оно, это злое зеркало, отнимает часть твоих глаз и снимает с тебя тонкий слой драгоценных молекул розовой кожи.
И опять все то же.
Ты все тоньше.
Пять ничтожных секунд протекло, и бескровно какая-то доля микрона перешла с тебя на стекло и легла в его радужной толще.
А стекло — незаметно, но толще. День за днем оно отнимает что-то у личика, и зато увеличиваются его семицветные грани.
Но, может, в стекле ты сохранней?
И оно как хрустальный альбом с миллионом незримо напластанных снимков, где то в голубом, то в зеленом приближаешься или отдаляешься ты?
Там хранятся все твои рты, улыбающиеся или удивляющиеся. Все твои пальцы и плечи — разные утром и вечером, когда свет от лампы кладет на тебя свои желтые лапы…
И все же начала ты убывать.
Зачем же себя убивать?
Не сразу, не быстро, но верь: отражения — это убийства, похищения нас.
Как в кино, каждый час ты все больше в зеркальном своем медальоне и все меньше во мне, отдаленней… Но —
- в зеркалах не исчезают
- ничьи глаза,
- ничьи черты.
- Они не могут знать,
- не знают
- неотраженной пустоты.
- На амальгаме
- от рожденья
- хранят тончайшие слои
- бесчисленные отраженья
- как наблюдения свои.
- Так
- хлорвиниловая лента
- и намагниченная нить
- беседы наши,
- споры,
- сплетни,
- подслушав,
- может сохранить.
- И с зеркалами
- так бывает…
- (Как бы свидетель не возник!)
- Их где-то, может, разбивают,
- чтоб правду выкрошить из них?
- Метет история осколки
- и крошки битого стекла,
- чтоб в галереях
- в позах стольких
- ложь фигурировать могла.
- Но живопись —
- и та свидетель.
- Сорвать со стен ее,
- стащить!
- Вдруг,
- как у Гоголя в „Портрете“,
- из рамы взглянет ростовщик?
- …В серебряной овальной раме
- висит старинное одно,—
- на свадьбе
- и в дальнейшей драме
- присутствовало и оно.
- За пестрой и случайной сменой
- сцен и картин
- не уследить.
- Но за историей семейной
- оно не может
- не следить.
- Каренина —
- или другая,
- Дориан Грей —
- или иной,—
- свидетель в раме,
- наблюдая,
- всегда стоял за их спиной.
- Гостям казалось:
- все на месте,
- стол с серебром на шесть персон.
- Десятилетья
- в том семействе
- шли, как счастливый, легкий сон.
- Но дело в том,
- что эта чинность
- в глаза бесстыдно нам лгала.
- Жизнь
- притворяться
- наловчилась,
- а правду
- знали зеркала.
- К гостям —
- в обычной милой роли,
- к нему —
- с улыбкой,
- как жена,
- но к зеркалу —
- гримаса боли
- не раз была обращена.
- К итогу замкнутого быта
- в час панихиды мы придем.
- Но умерла
- или убита —
- кто выяснит,—
- каким путем?
- И как он выглядит,
- преступник
- (с платком на время похорон),
- кто знает,
- чем он вас пристукнет:
- обидой,
- лаской,
- топором?
- Но трещина,
- изломом призмы
- рассекшая овал стекла,
- как подпись
- очевидца жизни
- минувшее пересекла.
- И тускло отражались веки
- в двуглавых зеркальцах монет.
- Все это
- спрятано навеки…
- Навеки, думаете?
- Нет!—
Все это в прошлом, прочно забытом. Время его истекло. И зеркало гаснет в чулане забитом. Но вот что: тебя у меня отнимает стекло. Нас подло крадут отражения. Разве в этой витрине не ты? Разве вон в том витраже не я? Разве окно не украло твои черты, не вложило в прозрачную книгу? Довольно мелькнуть секунде, ничтожному мигу — и вновь слистали тебя. Окна моют в апрельскую оттепель, — переплеты прозрачных книг. Что в них хранится? И дома — это ведь библиотеки, где двойник на каждой странице: то идет, то поник. Это страшно, поверь! Каждая дверь смеет иметь свою тень. Тысячи стен обладают тобою. Оркестр на концерте тебя отражает каждою медной и никелевой трубою. Столовый нож, как сабля наголо, нагло сечет твой рот! Все тебя здесь берет — и когда-нибудь отберет навеки. И такую, как ты, уже не найдешь ни на одной из планет. Как это было мною сказано? — „И тускло отражались веки в двуглавых зеркальцах монет. Все это спрятано навеки… Навеки, думаете? Нет!“ Все в нашей власти, в нашей власти. И в антикварный магазин войдет магнитофонный мастер, себя при входе отразив. Он изучал строенье трещин, он догадался, как постичь мир отражений, засекреченный в слоях невидимых частиц. Там — среди редкостей витрины, фарфора, хрусталя, колец — заметит он овал старинный, вглядится, вспомнит наконец пятно, затерянное в детстве, завещанное кисеей, где, как пропавшая без вести, она исчезла… Где ж ее глаза, открывшиеся утром (но их закрыть не преминут), и где последняя минута, где предыдущих пять минут? Ему тогда сказали: — Выйди! — И повторили: — Выйди прочь! — Кто ж, кроме зеркала, увидел то, что случилось в эту ночь? — С изъяном зеркальце, учтите. — А, с трещиной… Предупрежден. — Вы редкости, я вижу, чтите… Домой, под проливным дождем домой, где начат трудный опыт, где блики в комнате парят, где ждет, как многоглазый робот, с рентгеном схожий аппарат; где, зайчиком отбросив солнце, всю душу опыту отдаст живущий в вечном эдисонстве и одиночестве — фантаст. — Но путь испытателя крут, особенно если беретесь за еще не изведанный труд. Сначала — гипотеза, нить… Но не бойтесь гипотез! Лучше жить в постоянных ушибах, спотыкаясь, ища… Но однажды сквозь мусор ошибок выглянет ключ. Возможно, что луч, ложась на стекло под углом, придает составным особый уклон, и частицы встают, как иглы ежа: каждая — снимок, колючий начес световых невидимок. Верно ли? Спорно ли? Просто, как в формуле: