ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Слепая страсть

Лёгкий, бездумный, без интриг, довольно предсказуемый. Стать не интересно. -5 >>>>>

Жажда золота

Очень понравился роман!!!! Никаких тупых героинь и самодовольных, напыщенных героев! Реально,... >>>>>

Невеста по завещанию

Бред сивой кобылы. Я поначалу не поняла, что за храмы, жрецы, странные пояснения про одежду, намеки на средневековье... >>>>>

Лик огня

Бредовый бред. С каждым разом серия всё тухлее. -5 >>>>>

Угрозы любви

Ггероиня настолько тупая, иногда даже складывается впечатление, что она просто умственно отсталая Особенно,... >>>>>




  49  

— Заодно и Надю проводите, — сказал Игорек.

— Почту за счастье, — ответил Остромов серьезно.

5

Особенно досадно, что в этот раз без луны; вот всегда так. Как разговор с никому не нужным сумасшедшим, полезным в деле, но невыносимым на личном плане, — так тебе полное сияние; а как прогулка с прелестным существом, чистым, легко обучаемым, — так одни мелкие брызги болотных звезд. Прелесть апрельской ночи не околдовывала Остромова, он сам мог околдовать кого хочешь. И этот отвратительный, гнилой зеленый цвет по краям неба, мутный, как зацветшая вода в Карповке.

— Смотрите, какое небо зеленое, — сказала Надя радостно. — Это значит, скоро все зазеленеет. Люди думают, что уже никогда, и вот им намекают.

О, он понял. Эта из тех, что за все благодарят; но как странно сочетание всех этих детских, плюшевых добродетелей с высоким ростом, здоровьем, зрелой готовностью всей, так сказать, фигуры. Вариант «Доверься, дитя» здесь, однако, не проходил, и Остромов, несколько шагов пройдя в интригующем молчании, выбрал безотказную, всегда увлекательную «Встречу в веках». За время этой игры объект успевал проболтаться, и дальше можно было применяться к обстановке.

— Прежде вы не были так восторженны, — обидчиво сказал он.

— В каком смысле? — немедленно попалась она.

— В самом прямом, — пожал плечами Остромов. — В последний раз, если помните, тоже была весна, пышней этой. А вас занимало только то, что Дювернуа десять минут говорил с вами и подарил брошь, ничего ему не стоившую.

Она засмеялась, это было интересно, и с готовностью подхватила игру.

— Но ведь брошь была в виде зайчика. А я так любила зайчиков. Эти, знаете, брильянтовые ушки…

— Смейтесь, смейтесь, — сказал он, ядовито улыбаясь. — Мы охотно вспоминаем прошлые бедствия и требуем искупления, но память о собственных грехах у нас надежно закрыта. Я это знал тогда и знаю сейчас.

— Но что же я сделала? Я помню, что на другой день мы поехали к Дювернуа и наделали ужасных глупостей, но вам-то что? Вы ведь были влюблены в девицу Ленорман.

Отлично было так идти с веселым человеком и играть с ним — после целого дня разговоров о птичках, мокроте и недоплаченных пенсиях.

— Девица Ленорман, — брюзгливо пояснил Остромов, — была шарлатанка и дура, в это время ей было пятнадцать лет, и она гадала в Алансоне, где ей и место. Но если вам не угодно вспомнить того, что было на самом деле, я помогу вам.

Город был безлюден, фонари горели через один, но было не страшно, нет. Он умел сделать так, что все участвовало в его спектакле.

— Был вечер у де Скюдери, она созывала литераторов по пятницам, вроде сегодняшней. Пятница — для нас с вами день решительный, но вы этого помнить не хотите. — Остромова подхватила и несла вдохновительная сила. — Вы были особенно хороши в этом вызывающем зеленом — Париж той весной носил золотистое всех оттенков.

— Терпеть не могу золотистое.

— Не удивляюсь, — сказал Остромов. — Ведь оно должно связываться в вашей памяти с моей погибелью, коей вы были причиной.

— Ах, вот этого не надо, — сказала Надя, опасаясь, что фраза прозвучит резко и обиженный масон прервет импровизацию. — Не люблю, когда меня виноватят. Это, знаете, брат двоюродный обижался на всех, чтоб конфету дали.

— Мне никаких конфет от вас не нужно, — кротко, едко улыбнулся Остромов. — Вы все сделаете сами. Мы обречены доигрывать прежние драмы.

— Что же была за драма? Я предпочла вам Дювернуа?

— Разумеется, вы ни в чем не виноваты, — кротче прежнего произнес Остромов, ненавязчиво придерживая ее под локоть при обходе особенно большой лужи. Проклятое болото, сухой улицы нет, ботинки пропускали воду. — Но предпочтение ваше вызвало цепь событий, в конце которой была моя гибель, только и всего.

— Ну, знаете. Эдак каждое наше слово…

— Нет, не каждое. Вы должны помнить, что сказали тогда. Меня звали Казотт.

Казотт, Казотт. Нет, она не помнила и честно призналась в невежестве. Впрочем, в эту минуту Надя уже не поручилась бы, что все так уж понарошку.

Остромов нахмурился.

— Следовательно, вы сознаете вину, — сказал он озабоченно, — иначе, конечно, знали бы это имя. В духовной науке такое искусственное забвение называется блоком. Знаете — как поэт? Вы закрыли участок памяти, потому что душа ваша болит при одном упоминании этого вечера. Я еще десять дней назад хотел сказать вам, но понадеялся на то, что мы не увидимся больше.

  49