59 
— Что, лучше здесь погибнуть?
— Нет, конечно. Все ты правильно решила. Как ты ее довезешь?
— Доберемся. Триста километров, чего там. Ты меня не теряй, если я не буду звонить — значит, мобила не берет. Сейчас с этим проблемы, сам знаешь.
— Катька, Катька, — повторял он и все гладил ее по голове. Катька испугалась: выходило, что не она в нем, а он в ней искал теперь опоры.
— Игорь, ты боишься чего-то?
— Конечно, боюсь. Боюсь, как ты поедешь. А мне с тобой нельзя — я должен быть на связи, мне за два дня до старта в Тарасовку надо. Расконсервация занимает семьдесят часов — без меня некому процесс начать.
— Слушай, да я понимаю. Конечно. Зачем тебе со мной, она еще испугается.
— Я бы обязательно поехал с тобой, — сказал он. — Ты же знаешь. Но надо тут.
— Ой, хоть ты не будь такой кислый!
— Только, Катя, — сказал он уже обычным своим голосом, деловито и твердо. — Если вдруг, мало ли, сейчас всякое бывает… Задержалась ты там, паче чаяния, провела больше двух дней, не успеваешь… На день вполне можно опоздать, просто когда расконсервация начнется — процесс уже станет необратим. Стартовать мы должны седьмого ноября, в семь вечера ровно. Семь — оптимальное время, я проверял.
— Почему?
— Ракетчики на ужин пойдут.
— Игорь! Я серьезно!
— А если серьезно, я все главные дела стараюсь делать в семь. Биоритм у меня такой, еще дома подсчитали. Семь у меня — пик интеллектуальной активности, стартовать очень трудно, мне вся воля понадобится. Я не летал давно, и так целыми днями тренируюсь сижу. Взлет должен сорок пять секунд занимать, а я за сорок пять едва успеваю двигатель разогреть.
— У вас что, программа тренировочная? — уважительно спросила Катька. — Типа авторалли?
— Да, только круче. Значит, самое позднее в половине седьмого, в красный день календаря, ты должна быть на месте — с мужем, бабушкой и кем тебе там еще хочется. Все поняла?
— Все, — кивнула Катька.
— Участок в Тарасовке найдешь?
— Игорь! Мы же вместе туда поедем!
— Вместе или не вместе, а ты учти: последние сутки я должен быть при лейке неотлучно. Там главные процессы в расконсервации пойдут. Так что из Москвы я уеду шестого. Если до шестого сюда не вернешься, сразу езжай в Тарасовку. Со всеми. Я там буду ждать. На всякий случай, если ты вдруг окажешься в Москве, а меня нет, — я на двери оставлю записку, как и что.
— Хорошо. Но клянусь тебе, я послезавтра буду.
— Ладно. Только осторожней.
Он прижал ее к себе и зашептал в ухо:
— У второй двери, дитя, мне страшно, у второй двери пламя заговорило… У третьей двери, дитя, мне страшно…
— Слушай, — сказала Катька, высвобождаясь из его объятий. — Чего-то мне не нравится твое настроение.
— Оно мне самому не нравится.
— Может, ты чего-то недоговариваешь? Ты мне скажи, пожалуйста, а то я действительно зря бабушку повезу, а ты тут не заведешься, или мало ли… Вдруг у тебя этот стартер не сработает, который был в чехле?
— Этот стартер всегда срабатывает, — грустно улыбнулся он. — Он стопроцентный.
— Система защиты дубль пятнадцать?
— Система защиты пять и четыре.
— Черт, мне тоже страшно, — призналась Катька. — Мне без тебя теперь все время как-то не так… И потом, как я там буду объяснять мужу, что больше его не люблю?
— Будем преодолевать трудности по мере поступления.
— Дурак, я же тебя пытаюсь отвлечь от мрачных мыслей. Тебе что, не хочется подумать о нашей будущей счастливой жизни?
— Я о ней не могу сейчас думать. У меня сейчас одно в голове.
— У меня тоже. Игорь! Как же они до этого довели! Ведь приличная была страна…
— Никогда она не была приличная. Нечего и жалеть.
— Кстати, а ты не знаешь… Вот у нас с тобой так все весело начиналось, правда?
— Ага. Очень весело и легко.
— А сейчас так все грустно и страшно. Ты не знаешь, это обязательно?
— Вообще обязательно, — кивнул Игорь. — У нас это еще на первом курсе объясняют. Ведь несчастная любовь — это что? Это первый, в сущности, класс. Страдания для дураков. Настоящие страдания — это когда счастливая. Вот тогда все уже очень серьезно. Это как раз наш с тобой случай. Сразу начинаешь понимать, как все устроено…
— Купи мне мороженого, ладно?
— Сейчас. — То, что продавалось мороженое, — было чудом: это, кажется, последнее, что осталось в Москве прежнего, мирного. — Фисташковых два дайте, пожалуйста…
59 
