ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Слепая страсть

Лёгкий, бездумный, без интриг, довольно предсказуемый. Стать не интересно. -5 >>>>>

Жажда золота

Очень понравился роман!!!! Никаких тупых героинь и самодовольных, напыщенных героев! Реально,... >>>>>

Невеста по завещанию

Бред сивой кобылы. Я поначалу не поняла, что за храмы, жрецы, странные пояснения про одежду, намеки на средневековье... >>>>>

Лик огня

Бредовый бред. С каждым разом серия всё тухлее. -5 >>>>>

Угрозы любви

Ггероиня настолько тупая, иногда даже складывается впечатление, что она просто умственно отсталая Особенно,... >>>>>




  81  

И всё-таки иногда бунтует и мучается Автор и смиряется со страшным. Страшным для него, маленького Автора. Потому что разве разумной взрослой женщине покажется страшным такой диалог.

– Здравствуйте, Автор! – бодро приветствует Автора, вышедшего прогуляться со своим большим жизнерадостным псом Серым, деревенская старушка.

– Здравствуйте, баба Валя, – машет деревенской старушке жизнерадостный Автор.

– Что-то давно тебя видно не было, болела? – интересуется заботливая русская старушка.

– Не я. Серый болел.

Серый гордо помахивает пушистым хвостом: мол, ага, болел, целую кучу уколов в обл. холки вытерпел, теперь мне сама ель не брат!

– Чего такого было? – сочувственно уточняет старушка.

– Да клещ укусил, – рассказывает Автор.

– Ой-ой-ой, беда с этими клещами. У меня в прошлом году такой хороший пёс сдох! – печально качает головой деревенская старушка.


Извините, Автор вынуждена ввести ещё одну зарытую большую собаку, но умершую не в этом пространственно-временном поле. Чтобы и нить повествования не рвать, потому как – см. ПРОЛОГ – «И в каждой истории непременно будет зарыта собака»; но и слово авторской чести – см. начало этой истории: «в её пространственно-временном поле никто не умрёт», – соблюсти.


– Уже вырос, девять месяцев было. Так мой дурень, – кивает старушка на свои ворота, и Автор сразу понимает, что речь идёт об одном из внуков-алкашей, – именно в это время в лес пса повёл прогуляться. Того возьми да и клещ укуси. Сдох. Как же это ваш выжил? – спрашивает старушка.

– Так лечили, – объясняет Автор.

– Так то ж денег стоит, да?

– Стоит, – отвечает Автор.

– Поди, немалых? – не успокаивается старушка.

Автор называет сумму.

– О, господи! Да чтобы все кобели подохли, где ж я такие деньги возьму?! – горько говорит мгновением прежде сердобольная старушка.

И вот тогда и бунтует, и мучается Автор, потому что страшна ему жестокость и рациональность доброй русской старушки. Не её собственная изначальная жестокость, а жестокость, привнесенная обстоятельствами. Машина дров всё ещё стоит куда меньше, чем Автор потратил на лечение своей большой собаки, а пенсия доброй русской старушки всё ещё меньше, чем стоит машина дров. И смиряется Автор, потому как не пристало взрослой разумной женщине мучиться проблемами каждой бабочки или даже бабушки, её дочки-алкоголички, что двадцать лет уже на кладбище, её внуков-алкоголиков, которым не жалко на водку, но и в голову не придёт заплатить хотя бы копейку за здоровье своего собственного большого пса. В конце концов, Автор – не мать Тереза, и её не беспокоят проблемы чужих больших псов, чужих бедных старушек и даже маленьких голодающих африканских детишек. И смирение это Автору горько. Как горька ему, Автору, её неспособность перевести с богова на человеческий тот самый давно составленный ею, Автором, – ещё в детстве, когда Автор была сумасшедшим ребёнком, – Генеральный План Строительства Любви. Да и какой в нём смысл, если средств на разрушение Вавилона наши души не хотят выделять. А пока не будет исполнено последнее, первое – невозможно. Ну и чёрт с этим со всем, с таким масштабным. Пока в бездне этой Вселенной ещё струятся бесконечные обращения любви в любовь между девочками и собаками, людьми и животными, мужчинами и женщинами, родителями и детьми, прошлым и будущим, всё настоящее возможно. Настоящее – это завтрак для собственного бога, лекарства для своей большой собаки и всё то с виду маленькое, как персиковая косточка, что с нами случается. А бусы рано или поздно получатся. Если каждый будет хранить и любить своё каждое звено. Не бунтуя. Не мучаясь. Не смиряясь.


Любя.

* * *

Ну, вот и закончена последняя история живописной нежанровой повести о зарытых больших собаках. Мне было довольно непросто их откапывать, несмотря на словесную лёгкость изложения последующих протоколов эксгумации. Потому я сейчас пойду, разломаю неурочно – посреди белого дня – дурацкий лунный глобус, который совершенно не соответствует интерьеру нашего дома, выдержанного со вкусом, но зачем-то храним мною. Зачем? Самый дурацкий вопрос на свете. Затем. Как вам моя веранда? Хотите кофе? Я с удовольствием сварю вам его сама. С коньяком? В глобусе много, всем хватит. Пейте на здоровье. Наслаждайтесь. Освободитесь от всего. И, бога ради, не задумывайтесь ни на секунду над тем, что хотел сказать Автор. Автор ничего не говорил. Он писал эту повесть молча. Разве только пару слов вслух сказал, да и то на телефонный звонок отвечал, совсем, впрочем, по иному поводу. Автор предаёт превентивной анафеме всех тех, кто заставляет детей писать сочинения, полные диких словосочетаний «основная тема», «главный герой», «масштабное полотно», а также «художественные средства» и проч. Сочинения каждого конкретного автора, будь он ученик пятого класса двоечник Коля Сидоров, имеют право лишь на одну форму повествования-существования – вольную. Не надо ковыряться в том, «что хотел сказать автор». Автора надо читать. Есть, как в детстве шелковицу, горделиво восседая на суку. Как плов из правильных свежих мидий, приготовленный на открытом огне в приморском дворике. Как пасхальный кулич, испечённый внеурочно, наполнивший будничную субботу запахом Воскресения Господня. Как свежую малосольную тюльку, положенную на тёплый тёмный душистый хлеб, да под холодную водку, да под взошедший на собственной грядке тугой молодой лучок, да в компании таких же юных, молодых, зрелых и старых «безумцев» и «разгильдяев». Как суп из белых грибов, утомленный русской печью, под затяжной деревенский ливень, под винницкую «бурячиху» и пряный запах яблочной падалицы. Как добрый кусок хорошего мяса, правильно приготовленный взрослым большим мужчиной в мангале. Пить, как аперитив, с видом на полыхающий всеми оттенками багряного закат среднеполосного солнца. Вдыхать, как смешанный запах ванили и шерсти, исходящий от толстого щенка, как июньскую российскую клейкую смоляную ночь. Слушать, как делящегося своей любовной песнью со всеми желающими услышать соловья. Просто читать, а не мучительно выдавливать содержимое наследственного чирья всех критиков, обозначенный в классификации критиканских хворей нозологической единицей «Что хотел сказать автор?». Нет ответа на этот вопрос. Вы или без ума от дурманного запаха черёмухи, или вам не нравится холод, всегда преследующий её цветение.

  81