81 
– Благодарю вас, мэм, я не хочу пить, – поспешила ответить я. – А сумку я и сама могу донести. – Я подняла с пола сумку.
Гретхен втянула меня внутрь, не отпуская мою свободную руку, словно я была ребенком, которого нельзя отпустить одного бродить по дому. Это было странно, но приятно – держаться за руку взрослой женщины. Мы пошли по мраморному полу холла с потолками высотой в два этажа. Вдоль стен располагались ниши с бронзовыми скульптурами. Голос Гретхен отдавался негромким эхом. Мы направились к дверям лифта, спрятанного под лестницей в форме подковы.
– Риту Хейворт, – сказала Гретхен, отвечая на собственный вопрос. – В «Джильде» – с вьющимися волосами и длинными ресницами. Вы видели этот фильм?
– Нет, мэм.
– Не видели, ну и ладно. Там, кажется, несчастливый конец. – Она выпустила мою руку и нажала на кнопку вызова лифта. – Можно подняться по лестнице. Но так гораздо проще. Не нужно стоять, если можно сесть, не стоит идти пешком, когда можно ехать.
– Да, мэм. – Я оправила на себе одежду, натянув черную кофточку с клиновидным вырезом на пояс белых джинсов. Из босоножек на низком каблуке без пятки у меня выглядывали ногти с красным лаком. Жаль, подумала я, что не оделась утром получше, но я ведь не знала, как все сегодня обернется. – Мисс Тревис, – обратилась я к хозяйке дома, – скажите, пожалуйста, как...
– Гретхен, – поправила меня она. – Просто Гретхен.
– Гретхен, как он? Я только сегодня узнала о том, что случилось, иначе прислала бы цветы или открытку...
– Ох, милочка, цветы – это лишнее. Нам тут столько всего наприсылали, что мы не знаем, куда это все девать. Мы старались не распространяться о несчастном случае. Черчилль говорит, что не хочет никому доставлять беспокойства. Он ведь в гипсе и в кресле-каталке и от этого, думаю, чувствует себя ужасно неловко.
– У него нога в гипсе?
– Пока в мягком. Через две недели наложат жесткий гипс. Доктор сказал, у него... – Гретхен сосредоточенно прищурилась, – осколочный перелом большой берцовой кости, открытый перелом малоберцовой кости и еще сломалась одна из таранных костей. Ему в ногу поставили восемь длинных винтов, стержень снаружи потом уберут, а вот металлическая пластина останется внутри навсегда. – Гретхен издала смешок. – Теперь ему никогда не пройти через металлоиекатель в аэропорту. Хорошо, что у него свой собственный самолет.
Я слабо кивнула, но говорить что-либо была не в силах. Я попробовала прибегнуть к старому приему, который помогал удерживаться от слез. О нем мне рассказал когда-то муж Марвы, мистер Фергусон. Когда кажется, что вот-вот заплачешь, потри кончиком языка мягкое нёбо. Пока это делаешь, сказал он, слезы не потекут. Это работало, хотя и не всегда.
– О, Черчилль – очень сильный человек, – продолжала Гретхен, цокая языком при виде выражения на моем лице. – О нем нечего волноваться, милочка. Побеспокойтесь лучше обо всех нас. Он будет выведен из строя по меньшей мере в течение пяти месяцев. Мы все за это время просто с ума сойдем.
Дом смахивал на музей – с широкими коридорами и высокими потолками, с живописными полотнами на стенах, каждое с отдельной подсветкой. В доме было тихо, но где-то в отдаленных комнатах все же что-то происходило: звонили телефоны, слышались не то какие-то хлопки, не то удары молотком, безошибочно узнаваемое позвякивание металлических кастрюль и сковородок. Какие-то невидимки работали вовсю.
Никогда еще я не видела такой просторной спальни, как та, в которую мы прошли. В этом помещении запросто уместилась бы вся моя квартира, да еще и свободное место осталось бы. Ряды высоких окон были снабжены колониальными ставнями. Пол из струганного вручную орехового дерева кое-где устилали специально состаренные килимы[18], каждый из которых стоил, наверное, как новенький «понтиак». В одном углу комнаты по диагонали располагалась широченная кровать с резными в виде спирали столбиками. Отдельную зону образовывали два двухместных диванчика, глубокое мягкое кресло с откидывающейся спинкой и плоский плазменный телевизор на стене.
Я сразу же отыскала глазами Черчилля: он сидел в кресле-каталке с поднятой ногой. Всегда хорошо одетый, сейчас Черчилль был в спортивных брюках с разрезанной штаниной и желтом легком свитере. Своим видом он напоминал раненого льва.
В несколько шагов преодолев разделявшее нас расстояние, я обвила его руками за шею и, вдыхая знакомый запах кожи и слабый аромат дорогого одеколона, прижалась губами к его макушке, под седой шевелюрой которой ощущалась крепкая выпуклость его черепа.
81 
