56 
Стало слышно тихое журчание воды в канализационных трубах, шаги где-то наверху, а в пустотах между перекрытиями скреблись потревоженные мыши. После того, как Фелл исчез, Ходаков окончательно потерял сон. Он лежал на грязном матрасе, прикрытый колючим одеялом, ворочался с боку на бок и вслушивался в тишину. Казалось, за ним вот-вот придут, поставят на колени в углу и выстрелят в затылок. Это ожидание смерти, кажется, хуже самой смерти.
Но сегодня все кончилось, его вытащили из подвала, значит, пришла очередь умирать. И пусть. Он не имеет ничего против этой идеи, он готов сдохнуть. Ходаков рассматривал ситуацию, в которой оказался, отстранено, словно не был главным действующим лицом сегодняшних событий. Все эмоции, которые способен испытывать человек в его положении, остались в том темном подвале, воля к сопротивлению была подавлена побоями, месяцами заточения и той химией, что подмешивали в пищу тюремщики.
Сейчас он видел темную стену склада, поднимавшуюся, кажется, к самому небу, полосу сплошного забора, поверху которого протянули нитки колючки. Впереди светлый абрис легкового автомобиля. Вроде бы, это «ягуар» или что-то похожее.
Ходаков разглядел человеческую фигуру возле автомобиля. Прищуривая глаза, он всматривался в лицо мужчины, но не мог его узнать. Или зрение село или слишком темно? Сегодняшним утром, как обычно, один раз в неделю, ему выдали безопасную бритву, зеркальце размером с записную книжку, пузырек, на дне которого плескался одеколон. Ходаков начал соскребать со щек щетину, рассматривая свое отражение. Он решил больше не брать бритву и зеркало, отпустить бороду. Только для того, чтобы не видеть этой страшной физиономии.
Он постарел на десять, а то и на все пятнадцать лет. Серая пупыристая кожа обвисла на щеках, а на шее собралась складками, глаза провалились и погасли. Два передних верхних зуба Ходаков проглотил вместе с кашей. Он выглядит, как кусок дерьма. А запах… Господи, ведь несколько месяцев он не залезал душ. По утрам в его подвал приносили губку и тазик с холодной водой, которой едва хватало, чтобы протереть грудь и сполоснуть лицо. Сейчас он пахнет, как кусок дерьма, на который побрызгали одеколоном. И похож на кладбищенского нищего, жалкого и убогого, ночующего на чужой могиле, глотающего отбросы с ближней помойки.
За время, проведенное на ферме, Ходаков так ослаб, что тряслись колени, и так похудел, что грязный мятый пиджак спускался с плеч. Ремень и шнурки от ботинок отобрали давным-давно, так поступают с узниками тюрем или камер предварительного заключения, чтобы арестанты в приступе отчаяния не могли свести счеты с жизнью. Штаны, истончавшиеся, протертые на заду чуть не до дыр, сваливались, их приходилось поддерживать рукой, то и дело подтягивать, чтобы не остаться в одних трусах, а ботинки на кожаной подметке с растрескавшимся лаковым верхом, утопая в вязкой жиже, пропускали воду.
Вот из «ягуара» вылез второй человек, остановился, ожидая команды. Сзади Ходакова подтолкнули в спину.
– Иди к той машине.
Ходаков сделал несколько неуверенных шагов, стараясь справиться с дрожью в ногах. Сейчас в его душе шевельнулось какое-то странное чувство, то ли облегчения, то ли надежды. Он подумал, что все мучения, как бы ни сложились обстоятельства, погибнет он или останется жить, кончатся именно сегодня, через час или через минуту…
Гойзман, глядя себе под ноги, медленно двинулся навстречу. Когда от Ходакова его отделяли каких-то пару метров, он помимо воли поднял взгляд, чтобы в последний раз посмотреть в лицо дипломата. Взгляды встретились. Ходаков остановился. Гойзман хотел отвернуться и зашагать дальше, но вдруг тоже встал на месте. Ходаков подтянул брюки. Отупевший после бессонных ночей, наполненных животным страхом неизвестности, он только сейчас узнал хозяина «Маленькой розы», стоящего на расстоянии вытянутой руки.
– Слышь, я хотел сказать…
Гойзман закашлялся. Похоже, он сам не знал, что хотел сказать. Извиняться и просить прощения – глупо. Любые слова сейчас неуместны. Гойзман тронулся с места, сделал вперед несколько шагов, остановился.
Он не услышал выстрела, не понял, кто выпустил пулю, откуда она прилетела. Только почувствовал, как кипятком обожгло спину, справа, ниже поясницы. Отнялись ноги, Гойзман тихо охнул, опустился на колени, раскинув руки, упал лицом в грязь. Ходакову оставалось сделать десяток шагов к «ягуару», когда он услышал за спиной звук падающего тела. Он повернул голову. В первую секунду показалось, что Гойзман просто поскользнулся, неловко подвернул ногу. И теперь лижет в луже и не может подняться. Ходаков необдуманно, скорее инстинктивно, чем сознательно принял решение: вернуться и помочь человеку.
56 
