68 
Он отправился в ту часть барака, где жили мужики, залез на верхнюю шконку, закрыл голову подушкой. И не сомкнул глаз до самой побудки, беззвучно шевелил губами, выдавая на-гора ругательства и проклятья. «Суки, лаврушники, накупили за бабки воровские звания, – шептал он. – Мать вашу. И теперь держат всю масть, всю зону держат. Что вам сдохнуть, тварям, паскудам». В душе Тараскин понимал, что виноваты в его бедах не лаврушники, а он сам, нечего было садиться за карты, ведь знал же, чем все кончится. Карточные долги священны на воле, а на зоне вдвойне священны.
Однажды Тараскин стал свидетелем расправы с должником. Темным вечером возле сортира его перехватили кавказцы, скрутили руки, запрокинули голову назад, а третий нападавший подошел на расстояние шага к своей жертве и ударил снизу. Тараскин видел, как в темноте дождливого вечера сверкнул наточенный железный прут, рукоятку которого обмотали изолентой. Заточка вошла мужику под нижнюю челюсть, пропорола язык и небо. Через минуту бедняга захлебнулся кровью. Орудие преступления утопили в выгребной яме. Убийц искали, но, разумеется, не нашли, хотя их имена знали все.
Существовал второй вариант погасить долг: натура, плата через очко. Смена масти, петушиный угол возле параши, всеобщее презрение, когда вчерашние приятели сторонятся тебя, как прокаженного, боясь дотронуться пальцем, ложка с дыркой, висящая на шее… Ты уже не мужик, не баба, ты хуже грязной собаки. После недели такого существования Тараскин сам наложит на себя руки, удавится где-нибудь в темном углу недостроенного склада или бросится под колеса железнодорожного вагона, которыми на промку доставляют силикатный кирпич.
К утру он нашел спасительное единственно возможное решение.
После первой поверки он вернулся в барак, вытащил из «телевизора» и завернул в тряпицу свою самую ценную вещь, трехсотграммовый шмат соленого сала, который берег на черный день. Побежал не в столовку, а в медпункт, сунул щедрый подарок лепиле, санитару из вольняшек, и получил освобождение от работ, якобы, сильно простудился, температура поднялась. Лепила заполнил карточку, выдал мнимому больному две таблетки аспирина и отпустил его. Когда конвой вывел отряды зэков на промку и жилая зона опустела, Тараскин пошел в административный корпус, долго обрабатывал дежурного офицера, прося пятнадцатиминутного приема у кума. Якобы Тараскин вспомнил одно преступление, совершенное им на свободе и теперь, спустя три года, когда окончательно замучила совесть, хочет покаяться заместителю начальника колонии по режиму в том давнем деле.
Офицер скучал, никаких дел не маячило, поэтому он, слушая зыка, развлекался тем, что пускал ему в лицо струи табачного дыма. Когда баловаться надоело, сказал, что к куму Тараскин попадет немедленно, но сразу после визита к начальнику, зэк помоет туалеты на первом и втором этажах административного корпуса. «Языком вылижу», – пообещал Тараскин.
В тот день беседа в кабинете кума заняла не минуты, а добрых два часа с гаком. Тараскин рассказал начальнику, что три года назад, будучи вольным человеком, он помогал своему случайному знакомому Дьякову Юрию Ильичу вывести за пределы Москвы трупы убитых людей и закопать страшный груз в лесу. В мокрухе Тараскин участия не принимал. Дьяков позвонил ему, попросил приехать на съемную квартиру на Волгоградском проспекте, мол, есть срочное дело, можно снять с куста приличные бабки. Легкий на ногу Тараскин, сидевший тогда на мели, был на месте через час. Он поднялся на восьмой этаж крупнопанельного дома. Дьяков, услышав условные три коротких звонка, пустил гостя в квартиру. Из одежды на хозяине были только трусы, тело ещё не обсохло, голова мокрая, видно, только что душ принял.
«Что за дело?» – спросил Тараскин. «Нужно отвести за город мусор. И закопать. Один не справлюсь, тяжело», – ответил хозяин. Он отвел Тараскина в комнату и без лишних разговоров накатил стакан водки и дал подавиться пряником. Позже, когда водка прижилась, провел за собой, в восьмиметровую кухню.
На дворе стоял теплый летний вечер, солнце ещё не опустилось, но плотные двойные шторы были наглухо закрыты, поэтому Тараскин не сразу разглядел всю картину. Стены кухни, холодильник и мебель были забрызганы какой-то темной жидкость. В черных лужах, разлившихся по керамическим плиткам пола, плавали лицами вверх два тела, мужчина и женщина. На столе среди тарелок и осколков разбитой бутылки лежал пистолет «ПМ» с глушителем, затвор в крайнем заднем положении. Видимо, Дьяков зазвав этих людей в гости, задумав кончить мужика и женщину из пистолета. Он успел сделать только один или два выстрела. Следующий патрон перекосило в патроннике, и тогда убийца схватился за топорик для разделки мяса. Когда все было кончено, изуродовал лица убитых тяжелым молотком, который валялся здесь же, посередине кухни.
68 
