— Понимаете, что я имею в виду? Они невежественны и очень религиозны. Настоящие тибетцы.
Нэнси проводила крестьян взглядом, когда машина проезжала мимо них. Молодые люди смотрели вслед. За их спинами виднелась Ярлунг-Цангпо, «очищающая» — так, по словам Джека, называют реку — а вокруг нее завораживающе красивые горы подпирали вершинами небо.
«Удивительная страна!» — думала Нэнси. Наверное, невозможно приехать сюда и не ощутить в себе серьезных изменений. Неудивительно, что Херцог стал таким странным человеком, сторонящимся проблем западной журналистики. Это другой мир. Она уже чувствовала, как он проникает в ее душу: пронзительная синева неба, прозрачный чистейший воздух, всеобщая религиозность и — близость к природе, жизни и смерти. Этот мир напоминал о важнейших проблемах жизни, а вопросы материального плана делал банальными и незначительными.
Много лет назад Феликс Кениг тоже проделал этот путь. Нэнси попыталась представить, как он воспринял Тибет, но ей это не удалось. Она не могла понять мотивы поведения такого человека: Кениг был личностью более загадочной и темной, чем паломники, только что встреченные на дороге. Как он оправдывал свое сотрудничество с нацистской партией? Может быть, у него не было выбора, а может, он просто не задумывался об этом. Вполне вероятно, что Кениг отказывался считаться с реальностью, а лишь хотел работать и мечтал о путешествии в Тибет. Здесь, на «крыше мира», он, наверное, чувствовал себя оторванным от войны в Европе. Не исключено, что он даже пытался сбежать от происходившего там. Или Нэнси слишком великодушна? Кениг вполне мог быть фанатиком вроде Геббельса или Гиммлера, а его собственная безумная теория происхождения германской расы, привязанная к Гималаям, могла служить для создания нацистской мифологии, призванной оправдать их жестокость. Нэнси запуталась: столько вопросов — и ни одного ответа… Чтобы отвлечься и выбраться из водоворота этих мыслей, она повернулась к Гуну.
— Где вы научились так хорошо говорить по-английски?
Водитель переключил скорость — они преодолевали крутой подъем, — и двигатель натужно взревел. Гуну пришлось кричать, чтобы быть услышанным.
— В Дхарамсале,[54] в Маклеод-Гандж.
— Так вы были в Индии? Зачем же вернулись?
— Очень скучал по семье. К тому же понял, что побег от проблем не всегда помогает их решить.
— Я думала, что такое возвращение невозможно.
— Так и есть. У китайцев паранойя в отношении тех, кто хочет вернуться…
— Как вы вернулись?
— Пешком. Как люди ходят?
— Это опасно?
— В наши дни жить вообще опасно.
Джек услышал их разговор.
— Гун, расскажи ей о своем приключении на пути домой, — предложил он.
Гун рассмеялся.
— Нет!
— А что случилось? — спросила Нэнси, заинтригованная его отказом.
— Да так, ничего…
— Ну пожалуйста, расскажите!
— Если очень хотите, расскажу, только вам это не понравится.
— Очень хочу.
— Ладно. Мой путь лежал через высокие перевалы, и я совсем обессилел: шел уже двадцать один день, цампа кончилась… Знаете, такая ячменная каша? Мы все тут ее едим. Я чувствовал, что вот-вот упаду и не встану. И тут меня арестовали китайские солдаты.
— Ужас. Как же вы уговорили их отпустить вас?
Гун рассмеялся. Его смех показался Нэнси истерическим и озадачил ее.
— Уговаривать не пришлось. Они бросили меня в тюрьму в Дронгпа. Жуткий вонючий каменный мешок.
— Боже мой… Как же вы выбрались?
Джек, прищурившись, криво улыбался и наблюдал за Гуном. Гун скорчил гримасу и продолжил:
— Я был в отчаянии. Ведь я почти дошел и страшно злился на себя. Не знал, что делать. Вышло так, что меня посадили в камеру с другим тибетцем, стариком. Он сказал мне: «Если хочешь выбраться, есть только один способ — достать сигарету и прижечь себе гениталии».
Нэнси скривилась от отвращения. Это что, шутка? Она повернулась к гадко ухмылявшемуся Джеку и спросила:
— Это правда?
— Правда.
Преодолев неловкость, она все же задала вопрос Гуну:
— Каким образом ожог гениталий способствует выходу из тюрьмы?
— Ну, старик сказал, что, если я все сделаю правильно, это будет выглядеть как запущенная стадия венерического заболевания и тюремный врач, скорее всего, распорядится вышвырнуть меня вон.
С лица Нэнси не сходила гримаса отвращения: