И зевнула, выпростав из-под шали голую длинную руку и прикрыв ею рот.
– Ты откуда взялась? – строго спросил отец Егорий, пытаясь припомнить, все ли было осмотрено ими наверху, потому что войти в дом, минуя его самого, было невозможно.
– Я? – Девица подняла на Игоря Саввича влажные ласковые глаза.– А почто спрашиваешь, батюшка?
– Отвечай, если спрашиваю! – решительно произнес отец Егорий, подступая к ней. Девица улыбнулась еще сахарней:
– Я-то тутошняя. Да ведь не пытаю тебя – откуда? А ты присядь. Охолонь маленько!
Девица тонкой рукой взяла отца Егория за предплечье и потянула вниз.
К несказанному своему удивлению, Игорь Саввич покорно опустился подле нее на пол.
– Ох, батюшка,– проворковала девица.– Всё те вопросы спрашивать! – Провела легонько по густым волосам отца Егория.– А красив ты, батюшка! Уж любили тебя, ась? – И закрыла ему рот узкой душистой ладошкой.
Что-что, а красивым себя отец Егорий не считал. И значения собственной внешности особого не придавал. Но похвала приятно задела, и большая его голова как бы сама собой пригнулась вниз, легла щекой на теплое бедро. Пальчики ласково прошлись по затылку, шее…
– Чую, тоскливо тебе, батюшка,– приговаривала девица.– Суровым-то завсегда тоскливо. Особенно как солнышко сядет. Ночи-то нынче – ох, дли-инные!
И, наклонясь, поцеловала отца Егория в висок, загородив от света упавшими волосами. Нежные пальчики гладили легонько его мускулистую шею, пробуждая забытые уже воспоминания.
– Ты ослабь себя, батюшка, распусти! – И, обдавая теплым дыханием: – Хошь, спою тебе?
Отцу Егорию казалось, что он спит. И не на твердом холодном полу, а в мягких глубоких перинах.
А девица уже завела у самого его уха хриплым обволакивающим контральто:
- – Ой, гляжусь я в зеркало, не навижуся!
- Ой, на тело белое во шелку!
- Ой, зову я кречета, бела кречета
- «Пей ты, пей, мой кречете, боль-тоску!
- Полети, мой кречете, к морю синему,
- Понеси кручинушку ты мою.
- Донеси, мой кречете…
Как сквозь сон слышал отец Егорий жалостный голос. Иногда он засыпал, иногда просыпался, чтобы уловить еще несколько слов.
- – На воду не опусти, наземь не срони,
- Донеси, мой кречете…
- …ретивое,
- …чтоб не жить, не быть ему…
И как будто кто выплеснул на голову отцу Егорию шайку колодезной воды!
Враз подскочил он, стряхнул с себя клубящийся, дымный голос, как скверный сон.
Девица тоже содрогнулась, вскинула вверх бездонные очи – и оледенело сердце отца Егория.
Захолонуло сердце, а все ж протянул ручищу: схватить хрупкое плечико…
Однако ж не сумел. Девица поднялась, быстро и грациозно, одновременно уклоняясь от монаховых пальцев. Серая шаль летучей мышью сорвалась с плеч, мелькнула в воздухе и сама собой втянулась в приоткрытую печь.
Рука отца Егория повисла в воздухе…
– Жарко тут у тебя,– сказала девица, помахав кистью возле обнаженных грудей.
Игорь Саввич подался назад, отшатнулся, но девица поймала его за бороду неестественно вытянувшейся рукой, привлекла к себе.
– Экий ты, батюшка, нервический! – И хихикнула.
Отец Егорий сам попытался ухватить ее, но та увернулась. Игриво, но чувствительно шлепнула Игоря Саввича по заду.
В воздухе скверно пахло паленой шерстью.
Девица уронила к ногам шелковую юбку. Аккуратно ставя босые ноги, перешагнула через нее и пошла на пятящегося отца Егория, не отпуская его бороды.
Была она белая до голубизны, худющая, с длинными тяжелыми грудями, узкими бедрами и плешивым лобком.
Отец Егорий уткнулся спиной в холодную сырую стену и больше от безвыходности, чем от желания бороться, ухватился за черный воздушный локон.
Слабый разряд уколол его ладонь. Игорь Саввич рванул волосы, и они с негромким хлопком отделились от девицыной головы. Отделились и повисли мочалкой в поднятой руке отца Егория. С испугу он тотчас разжал пальцы, и волосья, вспорхнув, вслед за шалью полетели в печь.
Голова девицы, провожая их полет, повернулась на длинной шее на сто восемьдесят градусов, показав круглый матовый затылок.
– Господи Иисусе! – прошептал (вспомнил наконец!) отец Егорий, занося руку для крестного знамения.
Девица обернулась мигом и твердой пяткой врезала ему в живот, припечатав к стене.
Отец Егорий ахнул, а девица выросла едва ль не на полметра, так что сморщенные темные соски оказались на уровне носа Игоря Саввича.