Уоррингтон бросился на него с удвоенной силой, нанеся три апперкота, которые лишь отбросили голову Закери назад. Тот ответил двумя сильными ударами в ребра и резким хуком левой в голову. Уоррингтон откинулся назад и едва удержался на ногах. Отпрыгивая и сближаясь, они колотили друг друга до тех пор, пока Закери не нанес противнику мощный прямой удар в челюсть. Уоррингтон упал, затем с проклятиями попытался подняться.
Энфильд объявил об окончании раунда, и соперники разошлись по углам.
Бронсон вытер лицо влажным полотенцем. Завтра у него все будет болеть – подбитый Уоррингтоном левый глаз и пострадавший от апперкотов подбородок. Уоррингтон действительно неплохой боксер. Нужно отдать ему должное – в бою он активен и решителен. Но Закери не только превосходит его в силе – он более опытен, и удары его более эффективны.
– Хорошая работа, – спокойно констатировал Рейвенхилл.
Закери захотелось рявкнуть, что он не нуждается в его чертовых одобрениях. Равно, ему не нужны указания, как боксировать по-джентльменски. Но он сдержал свою ярость, подавил ее и загнал куда-то в живот, чтобы она медленно кипела там. В третьем раунде Закери выдержал залп суетливых ударов Уоррингтона, уже начавшего уставать. Уклонившись по крайней мере от половины его выпадов, Бронсон испытал знакомое чувство: теперь он вел бой, в таком положении он мог оставаться часами, боксировать целый день, обходясь без отдыха. Подержать, что ли, графа на ринге, пока он не упадет от усталости? Однако Закери перешел в наступление и провел комбинацию из пяти ударов. Противник упал.
Уоррингтон тряс головой в бесполезной попытке привести ее в порядок. Тернер и Энфильд крикнули ему, чтобы он вставал, но он выплюнул кровь и поднял руки.
– Не могу, – пробормотал он, – не могу.
Даже когда Энфильд подошел, чтобы поднять его и отвести в угол, Уоррингтон отказался.
Хотя Закери предпочел бы отделать его получше, но он был отчасти умиротворен, видя лицо Уоррингтона, покрытое ссадинами и кровоподтеками, и то, как он держится за ребра.
– Матч закончен, – прохрипел поверженный, с трудом разлепляя губы. – Я сдаюсь.
Прошли одна-две минуты, Уоррингтон собрался с силами и посмотрел прямо в глаза Закери.
– Приношу свои извинения леди Холланд, – сказал он, в то время как его приятели громко выражали недовольство и ворчали. – И беру назад все, что сказал о ней. – Он повернулся к Энфильду. – Отрежьте от моего фрака верхнюю пуговицу и отдайте Бронсону.
– Но зачем она ему? – изумился Энфильд.
– Мне наплевать, – коротко отозвался Уоррингтон. – Срежьте эту дурацкую штуковину. – Снова повернувшись к победителю, он протянул руку. – Бронсон, у вас голова как наковальня. Я полагаю, что это делает вас подходящим обществом для всех нас.
Закери был удивлен, заметив в глазах противника проблеск дружелюбия. Он осторожно пожал разбитую в кровь руку графа. Рукопожатие означало, что Уоррингтон признает Закери за равного или по крайней мере обещает мириться с его присутствием в их клубе.
– У вас хороший правый, – ответил Закери грубовато. – Такой же был у меня, когда я выступал на ринге.
Уоррингтон с трудом улыбнулся, к своему удивлению, польщенный похвалой.
Вернувшись в угол, где его ждал Рейвенхилл, Закери вытерся полотенцем и оделся, с трудом застегнув рубашку и оставив жилет незастегнутым.
– Разрешите мне, – предложил его секундант, но Закери раздраженно покачал головой. Он терпеть не мог, когда к нему прикасались мужчины. Его это раздражало до такой степени, что он даже отказался от услуг камердинера.
Рейвенхилл кивнул и улыбнулся.
– Нрав кроткий, как у кабана, – заметил он своим бесстрастным голосом. – Каким же образом вам удалось склонить леди Холланд согласиться на это?
– Согласиться на что? – переспросил Закери, хотя прекрасно понимал, о чем речь.
– Робкая, нежная леди, которую я знавал три года назад, ни за что не согласилась бы работать у вас. Вы привели бы ее в ужас.
– Возможно, она изменилась, – холодно предположил Закери. – Или, может быть, вы знали ее не так хорошо, как полагали.
Он заметил неприязнь в почти прозрачных серых глазах собеседника, и его охватили противоречивые чувства. Торжество, потому что Холли действительно жила в его доме и ее жизнь была переплетена с его жизнью так, как никогда не была переплетена с жизнью этого знатного аристократа. И ревность, жгучая жалящая ревность, потому что этот человек знал Холли до того, как ее узнал Закери, и гораздо дольше. К тому же Холли с Рейвенхиллом, очевидно, одинаково скроены – оба люди образованные и с хорошей родословной.