Особенно,... 
114 
Я ласково положила ладонь на руку Генри.
— Что-нибудь еще?..
— Случилось ли еще что-нибудь? — уточнил он. — Да, случилось, на вторую ночь. Франциск сделал попытку, но ему не хватило решимости закончить то, что он начал. Он был напуган, бедный мальчик, плохо себя чувствовал, и я оставил его плачущим на руках Марии. Потом я всем соврал — соврал кардиналу, который заглянул после меня и застал их в объятиях друг друга. Я поклянусь перед всяким, что у сына все получилось. Только боюсь, как бы Мария не проболталась Диане. Если Диана узнает…
— Ох, Генрих, как это все для тебя ужасно.
— Да, это ужасно.
Муж наконец повернулся ко мне. Желтая лампа высвечивала серебряные пряди в его волосах и бороде.
— Я уже все Франциску растолковал. Поэтому я и здесь. Он очень любит тебя, Катрин. Ты всегда умела найти к нему подход. Не могла бы ты…
— Я пойду к нему, — решительно прервала я. — Он должен понять, как важно рождение наследника.
Я взяла мужа за руку и улыбнулась.
— В конце концов, я не забыла, как успокаивать нервного молодого человека на супружеской постели. — Я тут же посерьезнела. — Но ты должен разъяснить Гизам ситуацию с наследованием. Они мечтают стать королями. Если они узнают о поведении дофина, сразу поднимут вопрос о наследовании. Гизов нужно поставить на место. Тогда всем будет ясно, что Бурбоны — следующие на троне. Иначе начнутся волнения, возможно, война.
Выражение лица супруга слегка омрачилось.
— Они так важничают. Не могу больше слышать, как Франсуа де Гиз говорит: «Я делаю это только ради Марии».
— Мария должна понимать, как и ее дяди, что в праве на престол Бурбоны имеют перед ними преимущество. Если ты умрешь, если я умру, как Франциск сможет остановить две семьи, идущие убивать друг друга?
Генрих задумчиво кивнул.
— То, что ты говоришь, имеет смысл. Я поразмышляю над этим, Катрин.
Посмотрев на мужа, я увидела нерешительность и подумала, что почти ничего нельзя изменить. Тем не менее я посеяла зерно и надеялась, что время его увлажнит и оно взойдет.
Я поднялась, положила руку на плечо мужа и сказала:
— Не волнуйся. Я побеседую с нашим сыном. У них с Марией будут сыновья, много сыновей, и в этом дворце появятся наши внуки. Это я тебе обещаю.
Генрих мне улыбнулся.
— Конечно, — пробормотал он. — Конечно.
Но когда я заглянула в его глаза, то увидела правду. Наверняка она отражалась и в моих глазах: сыновей не будет.
Мои слова насчет Бурбонов оказались пророческими. Четырнадцатого мая Антуан де Бурбон, первый принц крови, вскочил на своего жеребца и повел за собой в поход четыре тысячи протестантов. Выглянув из окна Лувра, я увидела армию распевавших гимн горожан. Они шагали по мосту с острова Сите. Генрих, как и добрые католики братья де Гиз, страшно разгневался.
Я позвала свою подругу Жанну, жену Антуана, и предположила, что во дворе кто-то был информирован о планах Антуана и не захотел предупредить короля. Жанна, как и я, была королевой и не стала выслушивать моих инсинуаций. Она ответила, что ничего не знала, и с горячностью добавила:
— Уж тебе-то лучше всех известно, что жена не в состоянии контролировать публичные действия своего мужа и всех его секретов выведать не может.
Ее замечание меня покоробило. Хотя распрощались мы вполне вежливо, но с того момента стали отдаляться друг от друга.
Вскоре после визита Генриха я вызвала к себе Руджиери.
— Снова встал вопрос о наследнике, — сообщила я, нервничая от собственного смущения. — Дофину требуется… помощь.
Утренний свет был недобр к колдуну, слишком четко проявил его нездоровую бледность, рябые щеки и тени под глазами.
— Может, нужен простой талисман? — осведомился Козимо.
— Было бы желательно, — ответила я.
В комнате вдруг стало душно и жарко.
Колдун кивнул. Посторонний человек счел бы выражение его лица искренним и простодушным.
— Могу приготовить два талисмана, один — для здоровья, второй — для плодовитости.
— Отлично, — отозвалась я с легким раздражением. — Если от этого…
— Да, Madame la Reine, — произнес он с подчеркнутой вежливостью. — Если от этого никто не пострадает.
— Очень хорошо, — заключила я. — Можете идти.
Высокий и худой, в черном шелковом дублете, болтавшемся на теле, Руджиери поднялся и поклонился, но когда его пальцы коснулись двери, обернулся.
114 
