268 
Он понимал, что Дебора не произнесла главного: «И мы должны были вместе закончить это дело». Но все оказалось не так. И в данный момент он даже не мог объяснить почему. Они же не современные Томми и Таппенс,[31] приехавшие на Верней, чтобы поразвлечься, расследуя злобные козни, членовредительство и убийство. Погиб человек, а не сказочный злодей, которого никому не жалко, потому что он давно напрашивался на плохой конец. И единственное, что правосудие могло сделать для этого человека, — заманить его истинного убийцу в ловушку, которая, однако, не сработает, пока Сент-Джеймс не придет к согласию с женщиной, стоявшей перед ним.
— Прости меня. Сейчас нет времени. Позже я все объясню.
— Прекрасно. Я подожду. Можешь навестить меня в тюрьме.
— Дебора, ради бога…
— Господи Иисусе, парень, — перебил его Ле Галле и заявил Деборе: — А с вами, мадам, я разберусь позже.
Он повернулся на каблуках и зашагал к укрытию. Сент-Джеймс истолковал это как разрешение Деборе остаться. Это не вполне его устраивало, но он предпочел не затягивать бесполезный спор с женой. Ему тоже придется отложить разбирательство до лучших времен.
30
Для себя они устроили укрытие. Дебора увидела, что оно представляло собой прямоугольник грубо утоптанной растительности, в котором сидели в засаде двое полицейских. С ними был и третий, только он почему-то устроился с той стороны ограды. Какой в этом смысл, ей было непонятно, ведь на пастбище был только один вход и одна тропинка, которая вела через кусты.
В остальном она не имела понятия о том, сколько всего здесь полицейских, да это ее и не заботило. Она никак не могла справиться с тем, что муж обманывал ее, намеренно и продуманно, впервые в их супружеской жизни. По крайней мере, она надеялась, что это случилось в первый раз, хотя отныне поверить могла во что угодно. Поэтому она попеременно то кипела от злости, то вынашивала планы мести, а то подбирала слова, которые бросит ему в лицо, когда полицейские арестуют того, кого они намерены сегодня арестовать.
Холод опустился на них, точно кара Господня, его волна накатила из бухты и залила луг. Они почувствовали его ближе к полуночи, по крайней мере Деборе так показалось. Никто не отваживался зажечь огонь, чтобы взглянуть, который час.
Все хранили молчание. Минуты шли, складываясь в часы, но ничего не происходило. Лишь иногда какой-нибудь шорох в кустах заставлял их насторожиться. Но за шорохом не следовало ничего, кроме нового шороха, и они успокаивались, решив, что это возится какой-нибудь зверь, в чье жизненное пространство они вторглись. Может быть, крыса. Или дикая кошка любопытствует взглянуть на незваных гостей.
Деборе показалось, что уже наступило утро, когда Ле Галле прошептал одно-единственное слово: «Идет», на которое она и внимания бы не обратила, если бы полицейские вдруг не напряглись, как один человек.
Тогда она услышала: сначала на стене зашуршали камни, потом под ногой человека, приближавшегося в темноте к дольмену, хрустнула ветка. В руках у ночного гостя не было фонаря: видимо, путь к холму был ему хорошо известен. Не прошло и минуты, как кто-то — весь в черном, словно банши, — скользнул на круговую дорожку.
У двери человек все-таки зажег фонарик и направил его на замок. Но Дебора из кустов не могла разглядеть ничего, кроме крохотного пятна света, которого едва хватало, чтобы сделать видимой черную спину, склоненную над кодовым замком.
Она стала ждать, когда полицейские что-нибудь предпримут. Но никто не двигался. Никто, кажется, даже не дышал, следя за черной фигурой, которая, открыв замок на двери, согнулась и вошла в доисторическую постройку.
Входная дверь осталась открытой, и через мгновение Дебора увидела мягкий мигающий свет — она уже знала, что это свечка. Затем света стало больше — зажглась вторая. Однако ничего другого сквозь дверной проход видно не было, и всякое движение, происходившее внутри, скрывали от глаз наблюдателей каменные стены камеры и земля, засыпавшая их много веков назад.
Дебора не могла понять, почему полиция бездействует.
Она шепнула Саймону: «Что…»
Его пальцы стиснули ее плечо. Лица она не видела, но ей показалось, что он, не отрываясь, смотрит на вход в дольмен.
Прошло минуты две, не больше, когда свечи внутри вдруг потухли. Вместо них снова зажегся фонарик, и, когда его маленький, но четкий луч двинулся к входу, главный инспектор Ле Галле прошептал:
268 
