108 
— Здесь замечательно летом, — начала Джорджи, ее тон был резкий от обиды.
Джеральд вскинул руки:
— Прекрати оправдания, они неуместны. И на самом деле причина горя твоей матери — не ты. — Он устремил полный отчаяния взгляд на Лизи. — Я хочу поговорить с тобой наедине.
Лизи кивнула, чувствуя ужас и тревогу.
— Папа, я знаю все секреты Лизи, — сказала Джорджи. — Пожалуйста, не заставляй меня покидать ее сейчас.
Прежде чем Джеральд мог ответить, Лизи взяла сестру за руку:
— Может, нам с папой лучше поговорить наедине.
Джорджи очень не хотелось оставлять ее.
— Со мной все будет в порядке, — сказала Лизи, уверенная, что это ложь.
Джорджи кивнула и, чуть не плача, покинула террасу, оставив их одних.
— Как ты могла это сделать? — глухо спросил Джеральд. — Как, Лизи?
Лизи знала, о чем он говорит. Он хотел знать, как она может жить открыто с мужчиной, который не является ее мужем.
— Я так влюблена, папа, — нервно начала она.
— Ты его любовница! Ты живешь открыто здесь! Весь свет это знает и говорит только об этом!
— Я люблю его! — воскликнула она, не зная, что еще сказать.
— Тебе не стыдно? — со слезами на глазах спросил Джеральд.
Лизи ничего не сказала, ответ и так был очевиден. Но в тот момент ей было больше чем стыдно — она была полна сожаления. Она и представить себе не могла, что любовь к Тайрелу может причинить боль ее родителям. Она никогда раньше не видела отца так страдающим.
— Это бесчестно! — воскликнул Джеральд. — Боже мой, я никогда не думал, что доживу до того дня, когда мне будет стыдно за моего любимого ребенка!
Лизи заплакала. Отец считал ее проституткой?
— Извини.
— Этого недостаточно! И слишком поздно, чтобы сожалеть, не так ли? Даже если ты бросишь его сейчас, ничего не изменится. Никто никогда не забудет твое падение, и из-за этого твоя сестра никогда больше не найдет себе кавалера. Из-за этого я и твоя мать изгнаны из всех обществ. Мы полностью и безвозвратно погублены.
Лизи резко села, охваченная чувством вины и боли. О чем она думала, когда принимала предложение Тайрела? Как она могла быть такой эгоистичной и бездумной?
Но со дня приезда в Уиклоу она была так счастлива.
— Я не забочусь о себе, — сердито сказал Джеральд. — Мне никогда не нравились эти чертовы балы и праздники. Но у мамы нет друзей! Ее не приглашают даже на чай! Как она будет с этим жить?
— О боже! — прошептала Лизи; из ее глаз полились слезы. — Папа, я не подумала! Я никогда не хотела, чтобы мама стала изгоем! Я никому не хотела причинить боль — я хотела только, чтобы Тайрел признал Нэда своим сыном!
Джеральд опустился перед ней на колени:
— А что насчет тебя, Лизи? Я знаю, ты любишь его. Никто не знает лучше меня, что ты никогда не повела бы себя так, если бы не любила! Но он помолвлен с другой. Осенью он женится на леди Бланш. Что ты тогда будешь делать? Ты будешь тогда счастлива?
Лизи посмотрела на него, ее сердце бешено застучало. В последние недели она отказывалась думать о будущем Тайрела и его невесте. Вместо этого она погрузилась в любовь, в их страсть и в каждый момент, который проводила с Тайрелом.
— Я вижу, что ты не можешь ответить мне! И что ты будешь делать, когда он тебя выгонит — а рано или поздно он все равно это сделает?
Лизи пришлось отвернуться.
— Черт побери, Лизи, что ты будешь делать, когда он расстанется с тобой? — спросил Джеральд.
— Не знаю, — выдохнула она; внезапно она представила день, когда Тайрел перестанет нуждаться в ней.
Это было невероятно больно.
— Не знаю!
Но Лизи знала: она умрет от разбитого сердца.
Джеральд достал батистовый платок и вытер слезы.
Лизи могла только наблюдать, чувствуя дурноту от осознания того, что сделала со своей семьей, как разрушила их доброе имя и счастье. И сейчас она увидела будущее пугающим и серым.
Было глупо надеяться на что-то иное.
Джеральд повернулся к ней.
— Я люблю тебя, — резко сказал он, — но сейчас у меня нет выбора. Я должен позаботиться о маме. И я также должен спасти Джорджину, если это вообще возможно.
Лизи начало трясти.
— Папа, нет!
— Джорджи возвращается домой, — побледнев, заявил Джеральд. — И я отрекаюсь от тебя, Лизи.
Лизи закрыла глаза. Потрясение быстро сменились ужасной болью.
— Нет, — прошептала она. — Папа!
108 
