21 
В Англии к нему был приставлен брат Бернар, да и другие не оставляли философа в покое. И все же он начал новый труд — «Руководство к изучению философии», в котором снова писал о пользе знания и необходимости изучать мудрость древних и развивать науки. Но хотел сказать и о другом — о корыстолюбии многих духовных пастырей, общем невежестве, падении нищенствующих орденов и т. д. И предупреждал, что долготерпение Бо-жие скоро иссякнет и страшен будет гнев Его, обличал прелатов и самого римского папу.
Через год после возвращения на Р. Бэкона снова посыпались доносы: жизнь ничему не научила этого монаха, он снова занялся физическими опытами и алхимией, снова день и ночь проводит в монастырской башне. Но это было еще не самым страшным его преступлением! В своих сочинениях он говорит о независимости науки от религии и — о, ужас! — подвергает критике святую церковь, обвиняет ее в невежестве и в том, что она препятствует развитию научных знаний.
Да, он был уверен, что знания дают человеку власть над природой, оказывают помощь врачам, мореплавателям, ремесленникам, земледельцам… В своих сочинениях говорил о создании таких оптических приборов, с помощью которых можно будет видеть и мельчайшие, и самые далекие объекты — «приближать» Солнце и Луну. Писал он и о том, что люди создадут «повозки», которые будут двигаться без помощи животных; лодки, которые смогут плыть без гребцов, и летательные аппараты. Но для этого наука должна постоянно развиваться, схоластика же, обращаясь лишь к высказываниям «великих авторитетов», только топчется на месте. Наука не может руководствоваться одними «вечными истинами», слепым повторением того, что когда-то изрекли мудрейшие из мудрых. Это не означало, что Р. Бэкон совсем не признавал авторитетов, напротив: к выдающимся мыслителям прошлого он относился с величайшим почтением, но указывал, что и их выводы и утверждения следует проверять.
Сочинения Р. Бэкона читали и переписывали, и многие видели в нем обреченного. Да и сам он мог наверняка предсказать свою судьбу, даже не обращаясь к гороскопу. Преследования не прекращались, и в 1278 году философа снова вызвали в Париж, найдя в его трудах 180 еретических утверждений. «Чтобы никто из братьев не имел с ним словесного общения и не читал его трудов», Р. Бэкона приговорили к заточению в одиночный склеп. Философа замуровали в толще каменных стен, и тяжелая дубовая дверь, наглухо закрывая вход, слилась с этими стенами. По утрам скрежетал засов, в приоткрывшуюся дверь просовывалась рука с хлебом и ковшом воды, и снова каждый день был похож на вечность…
Прежняя темница уже казалась Р. Бэкону просторной, как мир; здесь же не было окон и даже не отыщешь щели, к которой можно было бы прильнуть глазом, не услышишь колокольного звона и даже шума шагов. Мир для него перестал существовать — нет солнца, звезд и облаков, нет дождей и снега — только темнота ночью и днем… Низко нависал потолок, с которого редко капали унылые капли, земляной пол леденил босые ноги, ложем Р. Бэкону служили голые доски, настланные на козлы.
Смерть не страшила Р. Бэкона, страшили бесплодно прожитые годы: он ложился на каменный пол, и тяжесть наваливалась на грудь. Он лежал в пещере, придавленной камнем, и был обречен остаться в ней навсегда. Иногда вскакивал и кричал, но стена проглатывала все крики. Он боялся потерять рассудок и стал призывать на помощь память: она не умерла и заменила ему не только книги, но и чистый пергамент. И он записал в памяти — «Добро само по себе благо, зло само по себе наказание. Это едва ли справедливо, но все-таки утешительно».
А потом ходил из угла в угол, торопя время, ведь если есть движение, есть и время, потому что оно измеряется движением. Но гремел засов, вечность кончалась и начиналась новая вечность. Давно потерян счет годам, тысячи раз гремел засов, приотворялась дверь, а потом снова сливалась с каменными стенами. И Р. Бэкон думал: «Мне не выйти отсюда никогда».
Но в один день он вышел и, как вином, захлебнулся свежим воздухом. Заточение длилось 14 лет, и в 1292 году Р. Бэкон вернулся в Оксфорд дряхлым стариком: поникла его голова, опустились плечи, угасло и продернулось усталостью лицо. Только глаза оставались теми же — блестящими и прозрачными, как вода. Немели руки, все чаще ему не хватало воздуха, боль в груди неделями не давала вставать с постели. Но когда боль стихала, он садился за новую работу — «Руководство к изучению богословия».
21 
