95 
Кошкодайло вскочил, раскрыл ящик, стал подавать Федору боеприпасы. Снова взрывы поглотили тишину.
Харитонов шагнул к вещмешку и спихнул его ногой вниз, в люк.
– Огонь! – хрипел Петр. – Огонь! По врагам огонь!!!
Тройка матросов работала, как какая-то сумасшедшая машина.
Кошкодайло, как заводной, нагибался, подхватывал снаряд и бросал его в протянутые руки Федора, а Петр, даже не поднимая головы, кричал свое: «Огонь!», с ненавистью глядя в железное днище.
Все это продолжалось довольно долго, пока команды Петра не зазвучали в сплошной тишине. Он еще несколько раз крикнул: «Огонь!», пока тишина не остановила его. Подняв голову, он глянул в сторону башни, где растерянно стоял Кошкодайло.
– Снаряды?
– Амба, – выдохнул Кошкодайло. – Стратили.
– Теперь иди! – Петр обернулся к Харитонову. – И когда взрыв делать будешь – о нас не забудь! О том, как мы до крейсера не добрались.
– Так, может, вместе пойдем?
Петр только мотнул головой.
– Нам без прикрытия нельзя, – ответил за него Кошкодайло.
Харитонов спрыгнул в нижний люк, подобрал вещмешок и вылез из-под бронепоезда. Все еще светило солнце, а откуда-то спереди поднимался над горизонтом черный дым.
Закинув вещмешок на плечи, Харитонов зашагал вперед. Пару раз оглянулся на бронепоезд, довезший его до этих мест, и подивился его мощи и красоте. Жаль было расставаться с ним. Пока ехал – привык чувствовать себя в безопасности за его бронированными стенками, но надо было спешить вперед, и раз уж не было дальше рельс, оставался только один вечный способ передвижения – ноги.
Случайно опустив взгляд, странник заметил, что идет по тропинке. Это придало уверенности, и он последовал по ней дальше.
Поднявшись на вершину холма, Харитонов еще раз оглянулся на бронепоезд, и тут до его ушей долетело далекое жужжание. Доносилось оно сверху, странник замер и вскоре увидел точку, летевшую ему навстречу. Росла она быстро и вскоре оказалась самолетом. Пролетев над Харитоновым, он как бы притормозил в воздухе над бронепоездом, стал разворачиваться, и из его брюха что-то выпало.
Харитонов уже видел когда-то этот самолет. И так же он зависал над одним местом, и так же ронял что-то. Потом был хлопок парашюта и – точно! Вспомнил! – на взлетную полосу опускался большой тюк с продуктами и письмами для сторожа. Точно, это был такой же самолет.
Но в этот раз хлопка не было, а из зеленого брюха выпадали все новые предметы, и когда первый из них достиг земли, рядом с бронепоездом поднялся высокий столб огня. Грохот взрыва долетел до Харитонова чуть позже вместе со взрывной волной, которая свалила странника наземь. Пытаясь подняться, Харитонов слышал новые взрывы, и отчаянием наполнилось его сердце. А самолет все так же разворачивался, словно зависнув в воздухе, и продолжал сыпать вниз свои бомбы.
Харитонов чувствовал, как вздрагивает земля. Грохотало в ушах, и он заткнул их пальцами, но это не спасало. Присев на траву, он слышал кожей, как текут по его щекам слезы, которые он был не в силах сдержать. И полная неизвестность ожидающего его пути превращала его отчаяние в ненависть к неизвестной опасности. И ненависть уже простиралась, и будь у нее достаточно сил – сожгла бы она и этот самолет, и все вокруг, что таило в себе опасность.
Самолет вскоре улетел, постепенно превратившись в точку, растворившуюся в небесных глубинах. Стояла вечерняя тишина. Солнце устало клонилось к горизонту, все еще освещая молчаливую землю.
Харитонов стоял на вершине того же холмика и глядел на черный дымящийся остов бронепоезда. Его тянуло вернуться, похоронить матросов, попрощаться с временным домом. И он, может быть, пошел бы, но как затухало заходящее солнце, так затухало в нем и это желание. Уже скрылись в вечернем непрозрачном воздухе обломки мощной машины, а Василий все еще стоял и смотрел в темноту, пока не почувствовал усталость. Присел снова на траву, достал из вещмешка свои песочные часы и поставил их рядом с собой. Светящийся красный песок волшебно засуетился в верхней колбочке и полился тонкой струйкой вниз, к земле. Как пьяный, следил Харитонов за этим песочным временем и переворачивал каждый раз часы, когда весь свет скапливался в нижней колбочке. И уже не думалось ему ни о бронепоезде, ни о самолете. Тупо следя за песком, он чувствовал, как подбирающаяся к сознанию усталость укладывает его спать, подсказывает подсунуть к голове вещмешок и опустить на него голову. И не досмотрел он до конца последнее движение вниз светящегося времени. Заснул, чувствуя всем телом негромкий пульс земли, на которой лежал.
95 
