Власенко грузно поднялся, жестом призывая дать ему слово. Светлов замолк.
– Я в этом цирке принимать участие отказываюсь, – заговорил Власенко, держась рукой за сердце. – Веселитесь без меня!
– Да подождите вы. – На лице Светлова расплылась саркастическая улыбка. – Вам-то грешно уходить! Вы и из бюджета украли восемь миллионов, и у Казимира взяли три. И костюм ваш – тоже подарок от Казимира к шестидесятилетию! Что, не так?
– Короче, – прервал я Светлова. – Пускай предатели государственных интересов сами поднимутся и выйдут! У нас нет времени на зачитывание всех этих фактов!
– Вам в отставку надо подавать! – тонким голоском бросил в мою сторону премьер-министр.
– Не тебе варнякать! – ответил я, ощущая, как мои мысли и психическое состояние входят в особый взаимный резонанс, гармонично выстраиваются в особый порядок на тропе войны, которую не я начал. – Пошел вон отсюда!
Премьер-министр растерянно поднялся, вопросительно оглянулся на Львовича, потом на дверь.
– Иди-иди! – поторопил его Светлов.
Совещание потихоньку приобретало динамичность. Власенко и министр-эколог ушли. Вслед за ними отправился и министр транспорта, и министр здравоохранения. В конце концов в зале остались действительно одни силовики.
– Диван нашли? – спросил я первым делом у генерала Филина.
Он отрицательно мотнул головой и стал медленно подниматься со стула.
– Сидеть! – приказал я ему. – Сейчас диван – не главное!
В зале совещаний присутствовала неуютная атмосфера, словно ушедшие предатели заразили здесь воздух. Мы перешли в мой президентский кабинет. Открыли бутылочку виски.
– Надо работать на опережение, – твердо произнес Львович.
– Надо! – согласился Светлов.
Филин молчал. Рядом с ним молчал генерал Яцкив, который в маленькой компании вызывал больше доверия, чем когда сидел среди членов Кабмина.
– Чего они хотят? – поставил я риторический вопрос и глотнул «Бэллентайнз». – Какая у них главная цель?
– Захват власти, – ответил Светлов. – Замена действующего президента на Казимира.
– Как они могут это сделать? – продолжал я выстраивать логический ряд.
– Устроить в стране хаос, показать, что правительство не в состоянии контролировать ситуацию. Потребовать отставки президента и объявить о временном правительстве и внеочередных выборах, – отстрочил, как из пулемета, Львович.
– Правильно, – кивнул я. – Кто победит на внеочередных выборах?
После этого вопроса возникла тревожная тишина. Я обвел взглядом всех собравшихся. Глаза их потускнели. Пальцы испуганно сжались в кулаки, спрятались.
– Да, – вздохнул я. – Так вы верите в нашу способность играть на опережение?
Я сделал еще один глоток. И тут у меня в сердце закололо. В глазах помутилось. Мир сдвинулся и поплыл. Поплыло куда-то в сторону и испуганное лицо Львовича.
– Президенту плохо! – услышал я его голос, оставшийся где-то наверху.
А я падал в колодец, и мне уже было все равно: есть ли там, внизу, вода или нет.
169
Киев. 20 мая 1992 года. Ночь.
За окном разливается лунный свет. Оказывается, сегодня полнолуние. И город явно приободрен луною. В открытую форточку то и дело влетают какие-то голоса, шумы, хлопанье парадных дверей.
Мы с мамой сидим на кухне и думаем. Точнее – она думает, а я лениво размышляю. Иногда вслух. Правда, мои размышления мама обрывает быстро.
– На что они надеются? – спрашивает она, наклоняя немного голову и глядя мне в глаза.
– Я же с ними только десять минут говорил. Оставил их там и сказал, что приду утром.
– Ну вот, это первая ошибка! Они же там не прописаны. Ты показал слабость!
– При чем здесь слабость? – не соглашаюсь я. – Они же там раньше жили. Мне что, предложить им переночевать в коридоре? Они даже про смерть старика не знали, думали, что к нему возвращаются! И жить им теперь негде.
– Да, – соглашается мама. – Негде. Но ведь они сами решили из Союза уехать!
– Да нет больше никакого Советского Союза!
– Правильно, – задумчиво соглашается она. Поправляет на груди домашний фиолетовый байковый халат.
Она сидит под открытой форточкой, и я вижу, как сквозняк шевелит ее взъерошенные, покрашенные хной волосы. Надо бы ей сказать, что хной больше не красятся. Но я знаю, что в ящике ее шкафа в спальне лежит еще пакетиков двадцать этой вечной и непортящейся иранской хны.