Особенно,... 
100 
— Все будет по вашему слову, сеньор.
— А главное, плати подати, не бери пример с местных — они уже совсем обнаглели — и чти нашего благодетеля…
— Вы — наш благодетель, — преодолевая рвотные позывы, еще ниже кланялся Амир.
Он видел, какая удача им выпала. Другие тоже платили — всем, кто хоть что-то обещал, но землю для пастбищ получили только несколько племен. А новые беженцы все шли и шли.
Мироздание нуждалось в доводке, и Бруно искал общий для всех шаблон. Как музыкант настраивает свои инструменты по камертону, так и часовщик более всего следит за тем, чтобы зубья сопряженных шестеренок были идентичны. И Бруно смотрел вокруг, изучал каждого встречного человека, но понять, что в нем является «зубом», не мог.
— Если понять, где у человека «зуб», можно будет собрать из людей любой механизм, — уверенно объяснял он сеньору Томазо.
Бруно вообще уже многое знал о человеке.
Он знал, что человеком движет страх, корысть и гордыня, то есть пожизненное падение, — именно так затяжное падение прикованного к часовой цепи камня движет весь механизм.
Он знал, что десять заповедей, как и вообще приличия, — всего лишь балансир, помогающий удерживать все шестерни в одной плоскости, дабы их «не болтало».
Он знал, что общественное положение — это пазы шестерни, титул — это размер шестерни, а богатство — количество зубьев. Все эти черты шестерен могут быть какими угодно, и только сопряженные зубья должны прилегать идеально. Иначе механизм наполнится скрежетом и начнет разрушать самое себя.
«Но вот чем люди прилегают один к другому?»
— Нужен эксперимент, — вспомнил он как-то сказанное Олафом слово. — Иначе не разобраться. Вы понимаете, о чем я?
И тогда сеньор Томазо рассмеялся:
— Еще бы! Я только этим и занимаюсь. Но что-то конца не видно…
Все прошло в точности так, как предполагал Томазо. Узнав о жутком указе португальской Короны, евреи сначала впали в оцепенение, затем начали яростными толпами собираться вокруг своих раввинов, бывших секретарей, казначеев и прочих важных фигур и… ничего более. Элита, прекрасно понимающая, что для нее щелку оставили, разделять свою судьбу с народом не спешила.
— Мы послали делегацию королю, — внятно, так, чтобы поняли все, объясняли они, — и нам обещали рассмотреть нашу просьбу в ближайшее время.
И одновременно с этим по бросовым ценам скидывался весь ввезенный в Португалию товар, а семьи раввинов, казначеев и секретарей грузились на суда и немедля выходили в море.
В Ордене знали, в сколь круглую сумму обошлись эти рейсы элите; Орден эти суда и обеспечил. Да, приходилось держать слово, поскольку матросам рты не заткнешь. Да, гарантий, что протестантское судно, на которое предстояло перегрузить элиту, не откроет огонь, не было никаких. Да, денег у евреев почти не осталось — даже у элиты. Но суда делали рейс за рейсом, и вскоре на этой простой операции Орден заработал столько, сколько сахарные плантации приносили за год. И все — нигде не учтенным золотом.
— Вы, сеньор Томазо, один знаете, как снять с одной овцы семь шкурок, — выразил свое восхищение секретарь Лиссабонского отделения.
— Девять, — поправил его Томазо. — Мы сняли с евреев девять шкур.
Так оно и было, если считать облегчение монеты, конфискацию ссудных лавок и обменных контор, скупку еврейских пастбищ и виноградников после указа об изгнании, изъятия по пути следования, таможню, плату за вход в Португалию, оптовую продажу евреев португальской стороне, будущие доходы от скупленного по дешевке товара и предоставление судов для бегства.
— Я бы и десятую шкуру снял… для ровного счета, — улыбнулся Томазо, — но что-то воображения уже не хватает…
А вечерами он возвращался в комнаты гостиного дома, тщательно смывал с тела накопившуюся за день усталость, падал в кресло и начинал слушать. Да, этот часовщик порой нес полный бред, но Томазо все чаще и чаще находил в этом потоке то, что ценил более всего, — свои новые идеи. И вскоре сердце успокаивалось, и он засыпал сном совсем еще чистого ребенка.
И ровно в тот день, а точнее вечер, когда он вытряс из казначея последнюю партию золота, началась война с Гранадой. Как и ожидалось.
О том, что возле границы собираются войска, Амир услышал от беженцев, чудом, в числе последних, прорвавшихся в Гранаду.
— Солдат — видимо-невидимо! — размахивал руками мелкий костистый крестьянин. — Лошадей отбирают сразу! А ваших коров, говорят, мы в Гранаде съедим!
100 
