Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
107 
– Так ведь я не любýю хочу, – голос у наемника стал вкрадчивый, бархатистый, – а лю́бую: чтоб глаза будто звезды, губки малинками, косы до пояса… Вот как у тебя.
Рыска отчаянно посмотрела в окно, но улица была пуста, а щенок лежал под забором, скучающе вывалив язык.
Не дождавшись ответа, Сива поднялся и легонько, едва касаясь костяшками пальцев, погладил девушку по плечу. Та вся сжалась, зажмурилась, прикусила губу, как под занесенной плетью.
– Ладно, – неожиданно заторопился наемник, отдергивая руку, – пойду я, пожалуй. Ты… это, извини, если помешал.
– Ничего-ничего, – с тщетно скрываемым облегчением зачастила Рыска. – Заходите еще!
– Ага. – Сива осторожно притворил за собой дверь.
Девушка выдохнула и провела ладонью по лбу, не замечая, что за ней тянется белая мучная полоса. Вот наказание! А она-то думала, что все просто будет: выбрала хорошего человека, и вперед. Ну вот он, хороший. Почему же тогда так хочется броситься к двери и покрепче задвинуть засов?!
Глаза ему будто звезды, ишь ты! Глупости какие…
Девушка вытащила из квашни прекрасно вымешенное тесто, шлепнула увесистый ком на посыпанный мукой стол, для последней доводки. Все-таки правильно ее в веске дразнили: саврянское отродье. Не умеет она любить и, похоже, никогда не научится. Вон как Альк. Только использовать людей и умеет.
Тесто не выдержало сердитых Рыскиных рывков и разорвалось пополам. Левый получился кругленьким, будто Ринтар, правый вытянулся колбасой: точь-в-точь Саврия, залегшая вдоль морского побережья.
Девушка с досадой бросила оба куска в квашню: начинай месить сначала, если просто слепить, шов останется и при выпечке разойдется. Ткнула пару раз кулаком, вымещая досаду на себя и непрошеного ухажера. Куски слиплись, смялись, не поймешь уже, где «Ринтар», а где «Саврия».
Жар застал подружку обессиленно нависшей над квашней.
– Чего там? – удивился он, заглядывая через ее плечо. – Тесто как тесто. А я думал, ты уже пироги в печь поставила…
– Сива приходил, – смущенно пожаловалась Рыска, поскорей возвращаясь к делу. – Отвлек.
– А чего хотел? – Вор заметил на столе пряник и гнусно захихикал. – О-о-о…
– И ничего не «о»! – вспылила подруга. – Мне, может, тоже не любой нужен!
– А какой? – заинтересовался Жар.
Рыска не ответила, продолжая яростно набрасываться на ни в чем не повинное тесто.
Она уже и сама не знала.
* * *
Ветер усилился, добравшись уже до макушек деревьев. Но по-прежнему оставался теплым, как и дорожный песок. Альк шел босиком – за день ноги в башмаках устали, и, смешно сказать, саврянин снова натер пятки: огрубевшая за неделю кожа исчезла вместе с загаром.
В детстве Альк боялся темноты. Сейчас – просто не любил, как досадную помеху. Но другой дороги к дому не было, а нынешний ветер гасил свечки торговцев даже в дырчатых стаканах. Холмы словно лесным пожаром опалило: черные, с порослью дымков – если б они пахли гарью, а не жареным мясом, совсем неуютно стало бы.
Еще и ветки шумят так, что чужих шагов не услышишь, пока нож в спину не уткнется.
Опасности Альк не чувствовал, но это ни о чем не говорило. В отношении хозяина «свечи» дар отказывал напрочь – если рядом не было Рыски. Оставалось только надеяться, что это действует в обе стороны, как и безумие. Но ведь как-то Райлез их нашел! Неужели наставник и ему «помогает»? В Пристани к заносчивому «дядюшкиному сыночку» относились с прохладцей, однако Альк успел убедиться, что личные симпатии для наставников ничего не значат. Они делали путниками не лучших учеников. И не худших. А верных. Которые будут служить Пристани, как псы, в обмен на косточки власти. Остальные же – расходный материал. Те самые «косточки», без которых путник становится простым видуном, а там и безумцем.
Наивный идиот, ничем не лучше Рыски!
Альк прижал пальцы к вискам. Они не болели, нет, но мысли начали путаться, ускользать. Крыса беспокоилась. Ночь, хозяйкой которой она была, почему-то сделала ее совершенно беспомощной! Она бы видела, будь сама собой. Она бы чуяла. Она знала, как отделить нужные звуки от посторонних, – но ее упрямо отпихивали, как утопающего от мелководья.
И беспокойство в конце концов сменилось паникой. Крыса отчаянно рванулась – и вынырнула из черной непрозрачной воды в свежий, упоительно вкусный воздух.
* * *
Нищий бродяга неспешно поднимался на холм, помогая себя палкой. Лосиные Ямы – хорошее место, хлебное, особенно по ночам, когда не разобрать, кто там под тряпьем – скрюченный убогий, доживающий последние недели, или вполне еще крепкий, хоть и немолодой мужчина, терзаемый только ленью и страстью к выпивке. Подолгу засиживаться на одном месте он не любил: тут выклянчишь или стянешь, там прогуляешь, чтоб не узнали и не побили. Сегодня Ямы, завтра…
107 
