– Да ты что, не знаешь, что все ночные твари в округе выходят из этой проклятой сагверовской могилы?!
Он смолк внезапно, будто кто хватил его за горло. Неслышно подошедший Ингри замер, уставившись на него.
– Иди передохни, Ингри, – сказала я с осторожностью.
Солдат моргнул, словно его разбудили. Посмотрел на меня широкими мертвыми глазами.
– Но этого не может быть… – сказал тихо.
Не так уж, видно, Ингри надоели мои расспросы, коль он опять остался коротать ночь у камина. Все же каждую мелочь, каждое слово об Отряде Судьбы приходилось вытягивать из парня клещами. Единственное, о чем он мог говорить без конца, были его драгоценные карты.
– Откуда они у тебя?
– Сагвер ходил… скажем, в запретное место… и вынес их оттуда. И это стало его благословением. И его проклятьем.
– Если сам не гадаешь, отдай кому другому.
Он невольно коснулся висящего на груди футляра.
– Нет. Ты не понимаешь. Я не могу с ними расстаться. Это как болезнь. Как… страсть. Сначала пробуешь из любопытства. Раз, другой, третий… А потом понимаешь, что ничего не можешь решить без них. И кроме того, карты сами выбирают себе хозяина.
– Как это?
– Они открываются не всякой руке.
Я смотрела с любопытством.
– Значит, вместо того, чтоб советовать, они начинают тобой управлять? И как же ты теперь… без их советов?
– Я говорил – мне все равно. Знаю одно – однажды я умру. И этого довольно.
– Все мы умрем, рано или поздно, экая новость! А почему ты предложил мне открыть карту?
Он, видно, и сам в первый раз об этом задумался.
– Ты… – он помолчал, глядя в стол. – Ты была такой неспокойной… беззащитной…
– Я? – Он меня удивил. Я – крепкая, уверенная женщина, твердо стоящая на своих ногах. Скорее, мужчина будет искать у меня помощи – как Самур последние годы, что бы он там ни говорил и как бы ни бранился… – Так поэтому ты и остался? Решил мне помочь?
– А разве тебе не нужна помощь?
– Нужна. А тебе, Ингри?
Он поперхнулся пивом. Прокашлялся, посмотрел на меня повлажневшими глазами.
– Помощь? Мне?!
– Всем людям время от времени нужна помощь.
– Но не мне.
Что ж, пусть так. Я хлебнула пива – оно, это пиво, выручало нас в годы войны, когда в корчме месяцами не появлялись постояльцы. Забытье и веселье нужны людям в любые времена. Конечно, все было по-другому, когда через перевал шел оживленный торговый тракт…
Словно подслушав мои мысли, Ингри спросил:
– Что охотник говорил о могиле Картежников?
Я помолчала. Что ж, сам нарываешься, парень…
– То, что многие говорят, – сказала нехотя. – Что они прокляты, и души их не могут найти покоя… что ночами они выходят из могилы и убивают живых…
Ингри молча смотрел в стол.
– Перевал горел три дня, – осторожно продолжила я. – До сих пор мы не знаем, что и как там было. Потом туда пришли люди и… собрали то, что можно было собрать… что осталось от Картежников. Похоронили, насыпав сверху холм из камней. Теперь, говорят, над могилой кто-то поставил каменный столб, и на том столбе выбиты имена всех двухсот… и…
И мне словно снег за шиворот сунули.
– Ингри? Но ведь вас всегда было двести… только двести…
Он еле, через силу, усмехнулся.
– Мое имя тоже есть на этой стеле… Не пугайся, я не призрак! Я живой. Видишь?
Он поднял руку. Сжал-разжал сильные пальцы. На широком запястье пульсировала жилка.
– Я должен был умереть вместе с ними. Но не умер. Ты тоже веришь в эти россказни?
Старый Сунган – громадное кладбище древних сказок и тайн. Усыпальница Истинных Королей с непресекающимся родом Хранительниц; дороги, упирающиеся в скалы; мосты, ведущие в небо; развалины замков, в которых живут лишь ветры да призраки. И сами сунганцы – светловолосые северяне, бойцы меча и руки, из которых, по слухам, была и моя бабка… Даже скалы здесь, кажется, беременны легендами. А уж сколько их родилось, когда на перевале полегли непобедимые прежде Картежники…
Я говорила. Ингри слушал. Слушал – и молчал. Молчал и думал – и эти его мысли мне совсем не нравились.
Очень не нравились.
– Ну, я так и знала!
Ингри наградил меня мрачным взглядом.
– Входи, садись и молчи.
Я послушно уселась в угол комнаты и стала смотреть на Ингри.
Ингри заговаривал меч. Не тот, похожий на большой нож, что он обычно носил на поясе, – настоящий, боевой. Он держал меч на ладонях над стоящими в ряд свечами – семь хороших свечей, которые я берегла для неведомо как попавших в Сунган знатных лордов (руки бы оторвать этой Кэти, паршивке), и, закрыв глаза, обведенные темными кругами, говорил что-то на чужом языке чужим, не похожим на его обычный глуховатый, голосом. Глубоким, страстным, гортанным… Голосом, от которого у меня дрожь шла по спине.