Но потом он всё-таки стал засыпать: в голове приятно поплыло, и трясти стало, кажется, поменьше. Показалось вдруг – то ли вспомнилось, то ли приснилось – будто он снова в Эрчестере, в школьном дворе, идёт по первому снегу, оставляя цепочку мокрых следов, а с неба медленно падают крупные белые хлопья, тают на рукавах его куртки. Куртка промокла, от этого немного холодно, но всё равно весело, потому что сейчас он войдёт в школу, поднимется в свой класс – а там все живы…
Вдруг дикий, нечеловеческий визг ворвался в эту призрачную идиллию, разнёс её вдребезги. От неожиданности Веттели даже вскочил, хотя только что не мог оторвать голову от подушки. Вокруг опять был ненавистный Такхемет, душная палатка, а шум доносился снаружи. Добрые боги, что же это может так невыносимо, погибельно визжать? Что за новая напасть? Стало жутко. Схватив риттер в правую руку и палаш в левую (много бы он сейчас, конечно, навоевал палашом!), Веттели выскочил наружу.
И сразу понял, что опасности никакой нет. Визжала не очередная атакующая нежить из богатого арсенала вражеских колдунов, а самый обычный человек. Мальчишка-туземец, сирота лет тринадцати-четырнадцати, недавно прибившийся к полевой кухне и выполняющий разные мелкие поручения за миску каши. Веттели узнал его по правой половине лица, левая же являла собой один багровый, распухший кровоподтёк, кажется, там уже и глаза не осталось. Мальчишку как щенка, за шкирку, держал капрал Барлоу, и не просто держал, а совал босыми ногами прямо в пламя костра – понятно, отчего тот так душераздирающе визжал и бился. Вот шайтан, что же это за живодёрство такое?
Тут капитан Веттели, по-хорошему, должен был заорать, чтобы озверевший капрал прекратил творить безобразие, но голос куда-то пропал, и вместо командного окрика получился какой-то полузадушенный писк, которого вообще никто не услышал.
Зато появился лейтенант Касперс – молодец! Вовремя!
– Да что же ты творишь, скотина? – налетел, ребёнка отнял – тот кулём повалился на песок, закрыв голову руками в ожидании новых побоев. Потом обернулся к капралу, но заметил Веттели.
– Берти, ты совсем идиот? Зачем ты вылез… то есть, сэр, вы больны, напрасно вы встали, – это он вспомнил о младшем по званию, что не гоже подавать ему дурной пример столь вопиющим пренебрежением субординацией. Тоже, конечно, «вовремя».
– А! – махнул рукой Веттели, игнорируя и «идиота» и «сэра» – Вы и мёртвого поднимете. Что тут происходит, объяснит кто-нибудь?
– Ну? – Касперс сверкнул на капрала белыми, бешеными глазами. – Объясни господину капитану, за что ты измывался над ребёнком, ублюдок?
Барлоу в ответ нагло сплюнул сквозь зубы.
– А вы попридержите коней, господин лейтенант. Над ребёнком я измывался? Над этим, да? А вы подите, посмотрите. В крайнем шатре, где малярийные лежат. И в кухонном посмотрите тоже. Трупы там, господин лейтенант, десять штук, один к одному. Я этого поймал, когда он им, бесчувственным, глотки резал. И повара он сонным прикончил. Всё, нет у нас в роте повара, господа офицеры. Жрать-то что будем, а?
– Лейтенант, проверь, – тихо велел Веттели.
Касперс убежал, вернулся зелёный.
Лагерь загудел растревоженным ульем.
Вот оно, значит, как. Засланный оказался сирота. Бывает. А повара жалко. Ох, как жалко повара! Ленивый был, скотина, вороватый, выпивоха, но какие каши варил! И сироту прикормил, а тот его ножом по горлу…
Сирота корчился в песке.
– Расстрелять, – коротко велел Веттели.
Подошёл Касперс, обнял за плечи.
– Капитан, идём уже отсюда, ты же едва стоишь. Зачем вообще вставал, сами бы разобрались.
– Идем, – хорошо, что подошёл, поддержал – сил совсем не осталось, пришлось бы, пожалуй, уползать в палатку на четвереньках.
За спиной раздался выстрел.
Офицеры не обернулись.
– Хорошо, господин директор, – неприятно ухмыльнулся сыщик. – Не желаете слушать мои суждения – дело ваше. Но распускать воспитанников я вам запрещаю, у меня есть нужные полномочия.
– Послушайте! – потерял терпение бедный профессор. – Если вы так настаиваете, пусть старшеклассники останутся в школе. Но младших-то воспитанников мы можем отпустить? Неужели вы и их подозреваете в убийстве? Это же просто глупо! Бедный Мидоуз был рослым парнем, первокурсник просто не дотянулся бы до его глаза!