38 
— И в мыслях того не имел! — поспешно возразил Морозов, кося глазом.
— Вот и прекрасно! Тогда, если у господина Листунова нет своих вопросов, разрешите откланяться!
У Листунова вопросов не было: напоминание о гончей, наверняка ожидающей свои жертвы под дверью, ввергло его в состояние лёгкого ступора. Дело в том, что бедный Иван Агафонович панически боялся даже самых обычных, видимых глазом собак. Чего уж говорить о невидимых! А мимо внимания Удальцева не прошло то, что о пропаже неизвестного предмета Роман Григорьевич снова не упомянул.
Столь желанная для Тита Ардалионовича экскурсия по славному граду Петра не состоялась. От дома мага Зимина сразу поехали в сыскное отделение — представиться местному начальству. Его высокоблагородие, господин Семёнов Афанасий Дмитриевич, обращал на себя внимание воистину богатырским телосложением. Лишись он, по злой воле судеб, службы и положения своего, или родись в семье простого мужика — легко мог бы добывать на жизнь, демонстрируя чудеса силы на площадях и ярмарках. «Эх, и здоровенная бы из него получилась жаба!» — мелькнула забавная мысль, и Роман Григорьевич чуть не рассмеялся в самый неподходящий момент — его высокоблагородие как раз пожимали руку «столичному гостю» с риском если не оторвать её, то расплющить.
По окончании формальностей, снова взялись за дело: побывали в Оккультной Академии, где служил покойный, побывали в северопальмирском отделении министерства путей сообщения — новая должность в Особой канцелярии давала Роману Григорьевичу большие преимущества, позволила обойтись без бумажной волокиты… Что нового узнали? Да ничего ценного. В Академии о прожекте не знали вовсе, Контоккайнен в отставку не подавал. Высокопоставленные транспортные чины персону мага оставили без внимания, в тонкости её назначения не вникали. Один маг, другой маг — какая, по большому счёту, разница? Что? Убили? Ах, какой ужас, в наш-то просвещённый век! Ну, ничего, нового пришлют, тем более, что договор ещё не был подписан. Мало ли магов в Северной Пальмире!
Продрогнув в санях, вернулись в отделение, занялись допросом студента Иллариона Пятницкого. Тот оказался натурой экспрессивной: скакал по допросной, размахивал руками и гримасничал, изображая в лицах, как именно был обнаружен труп. От зловещей находки своей и от роли свидетеля он, похоже, пребывал в полнейшем восторге. С одобрения Романа Григорьевича, Листунов приказал его отпустить, но тот ушёл не сразу, всё порывался начать свой рассказ сначала — еле выдворили вон.
Едва избавились от докучного свидетеля — в кабинет вихрем ворвался его высокоблагородие, господин Семёнов лично! Вид у него был всклокоченный, глаза ошалелые.
— Скорее, скорее, господа! Его превосходительство, обер-полицмейстер Северной Пальмиры, господин Тутчев, [18]желают видеть следователей по делу убиенного Контоккайнена лично и немедленно! Едемте, господа!
Ехали на двух санях. Впереди Афанасий Дмитриевич в собственном одноместном экипаже (очень сокрушался, что не нашлось в нём места для Романа Григорьевича, даже своё хотел уступить — еле отговорил). Позади, на извозчике, остальные. Настроение же Ивана Агафоновича было чрезвычайно возбуждённым и приподнятым — ведь не каждый день простых чиновников вызывают к такому высокому начальству! Ивенский с Удальцевым чувствовали себя вялыми — длинный день начинал утомлять, лежали на сидениях под овчинной полостью, как два куля, уже и по сторонам почти не смотрели, и разговор не клеился. Только на Петровской площади Тит Ардалионович оживился при виде знаменитого памятника императору. Впечатлило его не столько величие скульптуры, сколько одна странность, бросившаяся в глаза: и легендарный гром-камень, служащий постаментом, и бока взвившегося на дыбы коня были испещрены множеством непонятных закорючек, нанесённых красной и белой краской. Кроме того, от задних его копыт и хвоста к вбитым в мостовую железным тумбам тянулись длинные якорные цепи. Ни на одной из гравюр с изображением известной скульптуры Удальцев не видел этого безобразия!
— Зачем же его так изрисовали? — разочарованно воскликнул он. — И к чему эти цепи?
Иван Агафонович снисходительно улыбнулся невежеству юноши.
— Видите ли, милейший Тит Ардалионович, сделано это без злого умысла, исключительно по необходимости. Это не просто рисунки, а особые магические символы. Дело в том, что монумент сей издавна имеет одно пренеприятнейшее, если не сказать, опасное свойство: в бурные осенние ночи он покидает пьедестал и рыщет по городу, до смерти пугая обывателей. То ли злой дух в него вселился, то ли ещё какая напасть… Да вы полюбопытствуйте, у Пушкина-Ганнибала Александра Сергеевича, «Медный Всадник» называется — там подробно описано…
38 
