— Тогда четверть седьмого я буду ждать вас на Липовой аллее.
— Спасибо, это очень любезно с вашей стороны.
— Вовсе нет, просто я выполняю свой служебный долг.
Он посмотрел вслед удаляющейся карете Йонсена. И Малин услышала, как он прошептал:
— Ишь какой важный!
— Ну? Как там дела? — спросил Вильяр, когда она появилась на кухне.
Щеки у Малин пылали, но она старалась отвечать как можно более равнодушно.
— Я еще не знаю. Думаю, одного из них мне удалось уговорить. Но с другим дело труднее. Кстати, он пригласил нас сегодня вечером к себе домой, чтобы обсудить все. Он хочет переубедить нас.
— Кого это нас? — спросила Белинда.
— Да еще одного типа, которого зовут, как мне кажется… Вольден.
— Это его тебе удалось уговорить? — спросил Вильяр.
— Да. Сначала он был очень высокомерен, но потом оттаял. Стал почти человечным, но только почти.
Вильяр и Белинда переглянулись. Напускное безразличие Малин кое о чем им говорило.
— Кстати, Ульвар тоже был на кладбище, — понизив голос, сказала она. — Шпионил за нами. Я, разумеется, сделала вид, что не замечаю его.
— Это хорошо. Ты говорила при нем что-нибудь важное о Людях Льда?
— При нем нет. Я соблюдала осторожность. Но, конечно, он подслушал кое-что. О том, например, как звали наших предков и какие деяния они совершили. Этого невозможно было избежать.
Хеннинг смотрел через окно, как у конюшни играли близнецы, возясь в бочке с водой.
— Ты ведь ничего не говорила о сокровищах? — спросил он.
— Ни единого слова.
— И правильно сделала. Мне кажется, Ульвар иногда пробует колдовать. Неуклюже и беспомощно, конечно, но желание у него есть. Ему хочется этому научиться.
Остальные молчали. Годы, прожитые с Ульваром, ни для кого не прошли бесследно. Всем казалось, что в комнате звучит его возбужденный, безумный смех…
— Так что мне придется нарядно одеться для визита к Йонсену, — непринужденно заметила Малин. — Белинда, ты не могла бы одолжить мне… свою маленькую красную шляпку? Ведь все, что я имею, — это строгая одежда диакониссы.
— Да, конечно, бери! Не наденешь ли ты мое легкое платье? В котором я в прошлом году была на свадьбе и которое с тех пор висит без дела…
— Спасибо, если ты в самом деле думаешь… — просияв, как летнее утро, сказала Малин.
Вольден явился в назначенное время, и Малин, целый час до этого вертевшаяся перед зеркалом, смущенно приветствовала его. Знакомство их стремительно развивалось, и оба они плохо представляли себе, что задумал высокопоставленный негодяй.
Ей показалось, что вид у него удивленный. Но ведь и она старалась изо всех сил приукрасить свою внешность. Ей было так непривычно облачиться в кокетливое платье Белинды, и в то же время это вызывало у нее приятные чувства.
Будучи всю жизнь опорой и поддержкой для других, Малин хотелось теперь иметь моральную поддержку от Вильяра в этой схватке с Йонсеном, но он вынужден был оставаться дома, потому что у них вот-вот должна была отелиться корова. Вильяр сказал, что никто лучше нее не сможет уладить это дело с могилами.
Сама же Малин вовсе не была уверена в этом. В мире Йонсена и Вольдена с мнением женщин не считались.
Они молча шли по застроенному виллами поселку, в центре которого образовалось что-то вроде улицы. Малин, никогда раньше не видевшей деревни Гростенсхольм, теперь трудно было представить себе ее первоначальный вид. Остатки полей еще сохранились, но виллы теснили их со всех сторон, места для новых застроек уже не было. Это были настоящий поселок.
Дом Йонсена стоял на отдалении, им пришлось идти через лесок.
Внезапно Малин остановилась.
— В чем дело? — спросил Вольден.
— Я… не знаю. Мне почему-то вдруг стало страшно. Может быть, это какой-то звук…
Она снова услышала этот звук, и ей хотелось, чтобы он прекратился.
Но нет! Он снова послышался!
В кустах что-то зашуршало, и крупный, серый, свирепый на вид зверь выскочил навстречу им, оскалив клыки. Из пасти его доносилось глухое рычание.
— Господи, — прошептал Вольден, заслоняя Малин плечом. — Это же…
— Назад! — сказала она. — Нет, не вынимай нож, это не поможет! Уйдем отсюда! Скорее!
Но он продолжал стоять, не желая подставлять зверю спину. Тогда волк подошел ближе. Его глаза отсвечивали желто-зеленым.