Особенно,... 
88 
Шарлотта пришла в такую ярость, что Лидия не могла не улыбнуться.
— Но это лучше, чем ничего. И есть ли у вас серьезные основания отказывать мадам де Фонтенак в способности произвести на свет ребенка?
— Если честно, то нет. Я была еще маленькой, но прекрасно помню, как матушка не один раз рассказывала о том, какие невыносимые боли она испытывала при родах.
— И она не простила вам своих мук, не так ли? Поэтому вы и остались единственной дочерью. Стало быть, хотите вы или не хотите, но она ваша мать. Теперь осталось узнать, кто же ваш отец.
— Для меня отцом всегда останется месье де Фонтенак. Он любил меня безгранично, и я была очень привязана к нему. После его смерти меня отправили в монастырь, где я должна была остаться навсегда.
— Разумеется, речь не о том, чтобы вы изменили свое отношение к нему. Ваша взаимная любовь образовала связь более прочную, чем могла бы создать природа. Но должна вам сказать, что я очень хотела бы узнать, кто снабдил графа де Брекура такими неоспоримыми сведениями. Я уверена, что ему не предоставили никаких доказательств. Да и где их можно было взять? И я думаю, что все это — скверная интрига, которые так любят плести при дворе, да и в городе тоже. Мне очень трудно понять, как мог умный и образованный человек, толковый офицер, который проводит большую часть своей жизни на палубе корабля, а не на скользком паркете королевского дворца, так безоглядно поверить подобному «открытию»... Если только у него нет своей корысти!
— Вы имеете в виду приданое, которое собиралась дать мне моя крестная? Но это было бы слишком мелочно с его стороны. Состояние де Брекуров очень велико, и речь никогда не шла о том, чтобы выделить мне его значительную часть. И вообще, он так не похож на того мальчика, которого помню я и которого обожала Клер де Брекур. Человек, которого мы только что видели, не имеет ничего общего с тем, каким он был когда-то. Мы виделись с ним редко, но он был очаровательным молодым человеком...
— Или он в самом деле изменился, или всегда был ловким притворой. А скажите мне, кому сообщила графиня о своем намерении дать вам приданое?
— Она сказала об этом герцогине Орлеанской и... моей матери, когда она явилась в замок Прюнуа, чтобы забрать меня. У меня в сундучке лежит письмо, где тетя описывает их ссору.
Лидия де Теобон с минуту помолчала, раздумывая, потом принялась размышлять вслух:
— А не слишком ли далеко мы забрели в наших предположениях? Может быть, не мужчина, а женщина сообщила все эти сведения графу де Брекуру, и эта женщина носила имя мадам де Фонтенак?
— Он никогда бы не принял ее! Он ненавидит и презирает мою мать так же, как ненавидела ее графиня.
— А вы разве никогда не слышали об анонимных письмах? Как же вы простодушны, дорогая моя девочка! Кто лучше вашей матери знает, что именно месье де Фонтенак был вашим отцом? Но ей было нужно во что бы то ни стало лишить вас поддержки и защиты де Брекуров, вот она и состряпала эту сплетню. Я уверена, что автором полученных графом сведений была ваша мать и никто другой.
— Господи, боже мой! — простонала Шарлотта, обхватив голову руками.
— С ума можно сойти от всего этого!
— Не сойдете, не бойтесь. А если подольше поживете при дворе, то еще и не такое увидите! А пока расскажем все, что произошло, Ее королевскому высочеству и... попросим налить вам стаканчик испанского вина. С тех пор как она стала получать из Мадрида прекрасные вина, она частенько предпочитает их пиву и считает, что они помогают избавиться от черных мыслей. Производство этих вин — единственное достоинство, какое она находит у испанцев. Как и следовало ожидать, герцогиня Елизавета целиком и полностью приняла сторону Шарлотты, но не предложила ей испанского «Аликанте», сочтя его слишком слабым средством от подобного рода тяжелых потрясений. У нее нашлось куда более действенное лекарство — гейдельбергская вишневая водка, и она угостила ею Шарлотту, прежде чем отправить ее в постель, посоветовав положить холодные примочки на распухшие от слез глаза.
— Доброй ночи! — пророчески пожелала она. — Завтра утром все предстанет перед вами совсем в другом свете, тем более что утром мы уезжаем в Сен-Клу.
Для того душевного состояния, в каком находилась Шарлотта, лучшей новости не могло и быть. Она всем сердцем полюбила Сен-Клу, где волшебная роскошь, чарующая взор, не мешала простому, почти семейному образу жизни. Исключение составляли лишь обеды, на которые собиралось все окружение герцогской четы; завтракать и ужинать позволялось в любом месте, даже в парке, куда слуга приносил корзинку с едой. В Сен-Клу по утрам можно было увидеть небрежно одетую герцогиню, обутую в сапоги, — она направлялась на конюшню или на псарню покормить своих любимцев, лошадей и собак. Герцог Филипп, сменив башмаки с высокими каблуками на толстые носки и деревянные сабо, а разукрашенный камзол — на просторную синюю блузу, бродил в широкополой шляпе вместе с садовниками по свежевскопанной земле, решая, что на ней посадить. А потом, вновь надев башмаки на каблуках, но не сняв любимой блузы, отправлялся побеседовать с художником Миньяром, который расписывал мифологическими сценами потолок в бальном зале. И странная, удивительная вещь — в Сен-Клу у всех всегда было прекрасное настроение. Даже у шевалье де Лоррена — хотя он по-прежнему больше всего любил дразнить герцога Филиппа, — нашлось новое и очень приятное занятие. Мадам де Грансей, вернувшаяся из Испании, привезла с собой целый ворох издевательских рассказов о нравах испанского двора, не позабыв и более весомые подарки, которые сумела получить от герцога де Медина Каэлья в благодарность за свою готовность уехать, — и теперь и де Лоррену, и ей было о чем поговорить и над чем посмеяться...
88 
