Ну клопы и клопы, подумаешь! Неприятно, но стерпеть можно, не на улице же ночевать? Оказалось, нет, не могут светлые альвы выносить клопов. Все могут, а они – никак. Ладно. Пошли искать другое жилье. Подсказали люди: в двух кварталах стоит дом покойного торговца Ружи, его вдова пускает постояльцев недорого, и чисто у нее.
Да, неплохой был домок, опрятнее соседних. И стены не трескались, и рамы оконные были покрашены, белели занавесочки с прорезной вышивкой, цвел розовый бальзамин. Вдова оказалась женщиной молодой, приятной с виду и приветливой. «Ах!» – ностальгически вздохнул Легивар, вспомнив свою Лизхен – прямо перед глазами стала. Но тут откуда-то из глубины дома донесся детский смех, и очарование рассеялось: до реоннской красотки-белошвейки вдове торговца Ружи было далеко, дети ее очень портили.
Зато комнаты были действительно хороши: полы мыты, паутина обметена, не соломой набиты тюфячки, а овечьей шерстью – притом ни единого клопа, просто чудо! Дома, в Эдельмарке, Легивару и в голову бы не пришло этому удивляться, но от Фриссы он такого благоустройства не ждал. Да, так уж сложилось, что северяне привыкли относиться к южному соседу с большим пренебрежением, считая фриссцев народом нечистоплотным, ленивым и туповатым. Что ж, некоторые основания у них для этого имелись. Однако Берта Ружа, надо отдать ей должное, реоннским, слюстским или мабургским хозяйкам не уступала ни в чем. Вдобавок готовила знатно, спутники сто раз пожалели, что успели наесться какой-то безвкусной дряни в трактире, – на пустой желудок больше бы вошло пышных хозяйкиных пирогов.
Еще одним несомненным достоинством вдовы была ее словоохотливость. Трещала без умолку обо всем не свете, подавая к столу и застилая постели крахмальным бельем. Пожалуй, в другое время ее болтовня скоро стала бы раздражать. Но теперь им нужны были сведения, и женщина сыпала ими как заведенная. Обо всем на свете знала! Даже спрашивать не надо было, лишь слегка направлять разговор.
– На заставе за Лупцем остановили? О! У нас теперь на всех дорогах заставы, чисто для порядка, потому как колдунов давно пожгли всех, хвала Девам Небесным. А если кто и уцелел, убег – тех по лесам ловят. Ведь праведный человек таиться не станет, а прячется кто – значит, дурное на уме… Конечно, нужно рясу поменять! Такой лик у вас благостный, господин хейлиг, а ряса старая – куда годится? Девам Небесным от такой рясы радости нет, и люди не станут уважать… Нет, не надо за ней во храм идти, а надо за угол, в портняжную Гипфеля, он, Гипфель, вам что нужно подберет, потому как на господ хейлигов шьет, да… Вы пироги-то кушайте, кушайте, отощали с дороги… До Мольца? Далеко, едва не до самой гизельгерской границы. Я верно знаю – сама была, на богомолье ходила, еще по Тьме, с мужем покойным. Дитя нам боги не давали – ходили просить. Выпросили, так вскорости муж помер от горячки, что ли? Теперь дите есть – мужа нету, вот незадача… Там да, там красота неземная, чисто дивный Регендал! А кто недавно хаживал, говорят, еще лучше стало: храм белый-белый, лестница в самые небеса упирается, и свет чудный разлит, аж дух захватывает – так люди рассказывают. Нет, вовнутрь никого не допускают, только господ хейлигов, да не всех, а самых верховных. Потому как столько благости там разлито, что не выдержать простому смертному, сразу душа его вознесется прежде срока, что богами назначен… Конечно, надо охранять святое место, мало ли еще зла на грешной земле? Там заслоны не чета нашим, мимо них ни одна темная тварь не проскочит… А вы кушайте, кушайте…
Кушали, кушали, потом спали на мягком, разнежившись, – чудесно ночь прошла. Беда грянула наутро.
Разбудил их звук. Безумный, погибельный, совершенно дикий не то визг, не то вой доносился со двора в открытое окно. Друзья вскочили в панике, не понимая, что может служить источником такого странного и страшного шума. Ответ знал только Йорген: так кричит живое существо, заживо раздираемое на части. «Вервольфы!» – была первая мысль…
Но за окном уже вовсю сияло не по-утреннему яркое солнце, а жуткий крик не прекращался, вдобавок к нему присоединились отчаянные женские вопли: «Спасите! Кто-нибудь! Люди добрые-е-а-а!»
Не сговариваясь, едва успев что-то на себя натянуть на бегу, чуть не посшибав друг друга в коридоре, они выскочили во двор.
Жуткая картина открылась им.
Возле поленницы, рядом с высокой колодой, в луже крови лежала девчонка лет пяти. Тяжелый колун валялся рядом. И отдельно от тела нога в деревянном башмачке. Ребенок дергался и визжал, а мать, оцепенев от ужаса, стояла над ним и кричала, вместо того чтобы сделать хоть что-то полезное.