157 
Третье окно от реки, если он правильно рассчитал, и старуха ничего не напутала со своим шарфиком. И Кейрен, лизнув бок, все еще саднящий, раздражающий, обернулся.
Дорога плюща, мать его.
Романтический подвиг во имя короны… и прав полковник в том, что если рисковать, то одной головой. Вытаскивать не станут.
А стена высокая, отвесная. Стебли хрустят, впиваются острыми ребрами в руки, царапают. И еще ветер в спину бьет, прижимая к ледяному камню.
- Р-романтика, мать ее, - Кейрен повис, упираясь кончиками пальцев во фриз, который снизу гляделся довольно-таки ненадежным. И камень крошился, сыпался, но держал.
Пока еще.
Под руками - стебли не то плюща, не то винограда, но приросшие к стене, но как-то неплотно приросшие. И тоже хрустят. А сами стены, выщербленные, древние, льдом глазурованные. Не вцепишься.
И дышать через раз получается.
Забираться выше… второй этаж и широкие подоконники случайной передышкой. За стеклами темно, дом выглядит вовсе нежилым… выше надо, пока не околел. Выкатившаяся луна, затертая с одной стороны, грязная какая-то, повисла над Кейреном, поторапливая.
Снова камень. И ветви, все более тонкие, ненадежные. Трещат под его весом, но держатся. Пока еще держатся.
Подоконник, достаточно широкий, чтобы поместиться. И что за беда, если приходится сжиматься, втискиваясь в узкую бойницу окна. Слава жиле, хотя бы решеткой не забрано. Кейрен прилипает к стеклу, пытаясь разглядеть хоть что-то, дышит, топит лед остатками своего тепла. И вода течет по пальцам, рождая судорогу. А все равно по ту сторону темно, или же стекла в Шеффолк-холле толстые, древние, как и сам дом. Сквозь такие и днем-то вряд ли что разглядишь. И пора бы решиться.
Постучать.
Поскрести, позвать, надеясь, что отзовется именно Таннис.
…на излишне широком шарфе, где жесткой нитью был воссоздан, пусть грубый, примерный, но план Шеффолк-холла, именно эта комната была отмечена желтой крупной бисериной.
- Таннис, - Кейрен звал, чувствуя, что замерзает.
Нелепая смерть. Просто-таки совершенно идиотская… еще немного и он попросту вышибет стекло с рамой вместе. Но окно открылось.
- Пусти погреться, - клацая зубами от холода попросил Кейрен. - П-пожалуйста.
Таннис.
Его женщина.
Растерянная. И счастливая. И злая невероятно. С руками горячими, просто-таки обжигающими руками. Втягивает в комнату, шипит:
- Ты ненормальный!
Совершенно ненормальный, если тогда, в театре, не украл ее. Но больше Кейрен этой ошибки не повторит.
- Ты же…
- П-погреться, - в ее комнате горит камин, и Кейрен просовывает руки сквозь решетку. Он выдыхает резко, с выдохом пряча боль от первого, злого прикосновения пламени. Оно же, вдруг смирившись, карабкается выше и выше, разливаясь по плечам, по груди, вытапливая холод.
Пламя слышит Кейрена.
Прилив.
- Зачем ты пришел? - Таннис присаживается рядом. Она смотрит на огонь, и на Кейрена тоже, но на огонь больше. И тоже тянет к нему руку.
Бледную и тонкую.
За эти пару недель она сильно похудела. И глаза запали, а улыбка исчезла. Куда? Ему так нравилась ее улыбка… и веснушки тоже, которых почти не осталось. Наверное, и в Шеффолк-холл солнце заглядывает редко. И Кейрен тянется к ней, проводит сложенными щепотью пальцами по щеке.
- Ты плакала.
- И что? Все женщины время от времени плачут.
- Ты - не все, ты - особенная…
Короткие волосы слиплись, прядки влажноватые, тусклые, и Таннис пытается отстраниться.
- Прекрати…
Не прекратит.
- Зачем ты здесь, - она вдруг всхлипывает и позволяет себя обнять, сама обвивает руками шею. - Зачем ты пришел…
- Правильно спрашивать - за кем. За тобой.
На ней длинная полотняная рубашка, слишком широкая, но при том - короткая. И ткань перекрутилась, из-под подола выглядывают узкие щиколотки Таннис. А рукава, отороченные кружевом, заканчиваются чуть ниже локтей.
Кейрен помнит, что локти у нее острые, шершавые.
И ключицы тоже острые, хотя совсем не шершавые, но торчат, изгибаются. Ямка на горле манит. А волосы прилипли к жилистой шее.
- Это опасно, - она отстраняется, но ровно настолько, насколько Кейрен готов позволить отстраниться. Полшага.
И взять ее лицо в ладони.
Провести большим пальцем по губам, снова кусала и до крови, остались бляшки скушенной кожи, и темные трещинки. Щеки бледные горячие какие… этот румянец выглядит болезненным.
157 
