72 
- Конечно, матушка.
Разрыв, который прежде причинял бы боль. Но сейчас Кейрен спокойно выносил это подчеркнутое показное равнодушие. У него получалось играть по матушкиным правилам, притворяясь счастливым. Только, кажется, притворщик из него никудышный вышел.
И в дом приходится возвращаться, хотя бы потому, что дольше оставаться наедине с Лютой непозволительно. Жених - еще не супруг…
- Кольцо красивое, - у самого порога произнесла Люта. - Матушка выбирала.
- Да.
- Что ж, передай ей спасибо.
Сказано с насмешкой, с издевкой даже. И Люта уходит, сославшись на мигрень, ее мать хмурится, а леди Сольвейг качает головой. Но мигрень - допустимый предлог, у Кейрена такого нет. Он остается, то ли развлекая дам, то ли сам развлекаясь, с трудом сдерживая язвительные слова, которые готовы с языка сорваться. Игра в приличия.
Сияющий паркет. Па-де-де взаимных поклонов, разговор неторопливый, чай и церемония со сливками, снова беседа, из которой Кейрену позволяют выпасть. Он сидит у камина, глядя на покрасневшие пальцы свои, удивляясь отсутствию обычной боли.
Стараясь не думать о другом доме.
И другом камине, который дымил, и приходилось вызывать мальчишку-трубочиста, тощего, темнолицего и белозубого. Он объявился, обвешанные метелками из перьев, веревками и крюками, оставив на полу угольные следы. И потребовал показать путь на крышу… а Таннис испугалась, что мальчишка этот - ему едва-едва пять исполнилось - с крыши сорвется.
Он же хриплым взрослым голосом уверял, что знает свое дело.
Леди нечего бояться…
…а она боялась. И сказала, что эти мальчишки редко доживают до десяти лет, порой застревают в трубах, задыхаются, срываются, а то и просто мрут от голода. Мастера не кормят их, чтобы не росли.
- Кейрен, дорогой, - ровный голос матушки отвлек, - о чем ты задумался.
- О делах, мама.
- Ты слишком много работаешь…
- Боюсь, - он позволил себе усмехнуться, - работаю я недостаточно.
…ему так и не удалось выяснить имя подменыша. Дагерротип, спрятанный под столешницей, мешал сосредоточиться на других делах. И Кейрен постоянно думал о человеке, который взял на себя вину Войтеха. Почему промолчал?
Из страха?
Или же пытался сказать, но ему не поверили?
Не захотели поверить? Был директор тюрьмы, который, не прошло и месяца после казни, переехал в новый дом. Дом же взял и сгорел вместе с директором и многочисленным его семейством. Поджог? Пожар?
Случайность?
Палач, по утверждению вдовы, вовсе непьющий, вдруг взял да помер, перепив дешевого рому. А пил он на пару с тюремщиком, которого, впрочем, в излишней трезвости сложно было упрекнуть…
…а спустя неделю после казни тихо сгорела от лихорадки мать Войтеха.
Совпадения?
- Полагаю, Тормир войдет в твое положение… - матушка не привыкла отступать. - И предоставит тебе отпуск. Сколько лет ты в отпуске не был, дорогой?
Укор в словах, мягкий, родственный.
- Боюсь, сейчас отпуск невозможен.
К счастью, потому что без работы он точно с ума сойдет. Уже сходит…
…картотеку перелистал трижды, если поначалу смотрел лишь дагерротипы и наброски, порой сделанные полицейскими художниками халтурно, то в последний раз Кейрен тщательно изучал каждую карточку. Он вчитывался в словесные описания, пересчитывал данные бертильонажа, по ним, по цифрам вновь и вновь рисуя лицо. Кляня за то, что карточки заполнены едва ли на треть.
Отбрасывал слишком старых.
И чересчур молодых.
- Дорогой, - в голосе леди Сольвейг прорезался холод. - Тебе не кажется, что следовало бы уделить большее внимание семье?
- Да, мама. Конечно. Прошу меня извинить.
Еще немного и сорвется.
Матушка хмурится, но быстро берет себя в руки.
Уйти позволяют, и две леди склоняются друг к другу, должно быть, обсуждая неблагодарных детей, которые не в состоянии жить за себя сами. Дверь в библиотеку приоткрыта, и свет горит. Люта, забравшись на диван, отгородилась книгой, но не читает - вновь плачет.
Кейрен прикрыл дверь, подозревая, что момент для утешений неподходящий. Да и чем ее утешить? Обещанием не отбирать жестянку с болтами и гайками? Книги? Переписку ее? Быть может, взамен ему позволят вести прежнюю жизнь?
Почти прежнюю.
В гостевых покоях прохладно. Камины горят, и сердце дома накачивает горячей водой трубы. Створки окон сомкнуты плотно, но сквозняки пробираются.
72 
