Особенно,... 
125 
— Это естественно. Мы довольно странные гости, а за ним — деревня. И пришлых покрывать не станут. Поэтому, думаю, как только нас заметили, так сразу гонца и послали.
Верно.
Правильно.
— Эйо, то, что местные помогают, — хороший признак. Значит, у наместника получилось навести порядок.
Похоже на то.
Чем дальше, тем чище становился воздух, шире — улица, а дома — роскошней. Многоэтажные птичьи башенки сменялись сначала солидными кирпичными строениями, а затем и вовсе белоснежными виллами, окруженными зеленью и вязью металлических оград.
— Тебе нравятся такие дома? — поинтересовался Оден.
— Нет.
— Почему?
— Просто.
Храм тоже выглядел красиво, даже не так — он был великолепен, изыскан, полон света… и в каждом из этих домов я вижу его отражение.
— Здесь не лес, но тебя никто не обидит, Эйо.
Я надеялась, что Оден знает, о чем говорит.
В резиденции наместника нам не слишком обрадовались. Не знаю, что именно я ожидала увидеть, но передо мной предстал очередной белоснежный дом, выстроенный в классическом стиле. Крылья. Колонны. Портики и ступени со статуями. Кованые короны газовых фонарей. Тишина холла, в которую Оден ступил так, словно имел полное право распоряжаться и здесь. А охрана осталась за воротами, вздохнув, кажется, с немалым облегчением: подозреваю, что у них был приказ доставить нас вовсе не сюда.
Дворецкий с ледяным взглядом.
Ожидание.
Мое отражение в натертом до блеска полу.
Хозяин, раздраженный и раздражения не скрывающий. Несколько вежливых фраз, словно выпадов шпаги. И он сдается.
Нас провожают.
Точнее, Одена, а я так, неизбежным злом… и чем дальше, тем сильнее хочется сбежать. Этот дом большой и мертвый, хотя некогда был живым. А коридор темен, длинен, как тот, который в моем сне.
— Девушка останется со мной. — Оден не спорит, он ставит в известность.
Апартаменты в бирюзовых тонах под стать дому — огромны, изысканны и мертвы. Я осматриваюсь, потому что лучше ковер разглядывать — роскошный, мягкий — или вот обои, картины в посеребренных рамах… гардины… мебель… что угодно, но не Одена.
Слишком он чужой.
— Сейчас ты примешь ванну, — его тон снова меняется, становясь ласковым, пожалуй, так с детьми разговаривают, — и переоденешься. Обед подадут. Чего бы ты хотела?
Сбежать.
— Мы здесь… надолго?
Оден плотно задергивает шторы, запирая комнату от солнечного света.
— На пару дней. Виттар по ту сторону Перевала, а тот, как я понял, закрыт. И пока передадут оптограмму, пока он обернется…
В темноте мое лицо не вызывает у него отторжения.
— А потом ты мне поможешь?
— Конечно, моя радость.
— Ты бы определился… — Прикусываю язык, готовый уже обозвать его собакой. — Или родничок, или радость.
— А почему нельзя и то, и другое? — Вот когда он меня обнимает, страхи уходят.
И я сама цепляюсь за Одена, пока он еще есть, тот, которого я знала.
Скоро исчезнет.
Я ведь не глупая, я понимаю, что дорога — это одно, а дома, подобные нынешнему, — другое. В них таким, как я, не место.
Оден, чувствуя мое настроение, отсылает прочь служанок. Правильно, я сама способна ванну принять. И с платьем управлюсь, пусть и великоватым, неудобным.
Зато чистое.
И новое почти… это несколько примиряет меня с действительностью.
Но все равно я чужая здесь, и эта мысль не дает мне покоя. А ночью я не могу уснуть.
Слишком тихо в доме.
Перина чересчур мягка. А шелковые простыни и вправду скользкие, льняные лучше…
Сорочка, выданная мне молчаливой горничной, мешает.
— Ты права, — Оден помогает выпутаться из ситцевого плена, — без нее тебе лучше.
Суматошная ночь. Бестолковая. Жадная. Пока еще для двоих, но дом наблюдает. Он дает нам время. Еще день. И еще ночь. И снова день… их много, и чем дальше, тем сильнее нервничает Оден, которому не нравится это затянувшееся ожидание.
Перевал закрыт?
Но телеграфная линия работает. И наместник, которого я видела лишь однажды, — не скажу, чтобы мне так уж хотелось продолжить это случайное знакомство, — уверяет, будто доложил о нашем появлении. Ему самому наверняка хотелось бы избавиться от незваных гостей.
Нет, Одену рады, а вот я…
Я альва.
125 
