Особенно,... 
95 
Когда же догорели свечи, отняла она руку ото лба и яйцо протянула:
– Возьми.
Отшатнулся кёниг. Забрать? Потемнела скорлупа, пошла черными пятнами, и проступили поверх нее багряные выпуклые ленты, не то узоры причудливые, не то сосуды. И уже не яйцо, но крохотное сердце билось на морщинистой ладони. И крепко держат его когти второй руки.
– Возьми, – повторила вёльхо. – Твоя болезнь. Тебе душить.
Яйцо было горячим и скользким, словно слизью покрытым. Вилхо с трудом преодолел отвращение. Он смотрел на это сотворенное колдуньей сердце, не зная, что делать с ним.
– Убей его – убьешь болезнь. – Она глядела теперь обоими глазами, и слепой видел больше зрячего, а желтый и вовсе выжигал душу, клеймо оставляя. – Убей. Не думай.
– Как?
– Раздави.
Комок плоти на ладони сжался, и Вилхо стиснул пальцы. Твердый, как лесной орех…
– Ну же! – Вёльхо подалась вперед и зашептала: – Наслали на тебя болезнь, кёниг. Убей ее. И свободен станешь.
– Кто наслал?
Он усилил нажим, но то, живое, в руке трепыхалось, не желая погибать.
– А ты дави, пока я держу, – оскалилась колдунья и провела белесым языком по зубам. – Дави и узнаешь.
Замерло сердце. Дернулось в последний раз, а после вдруг лопнуло, потекло черной жижей сквозь пальцы. Колдунья же сунула под руку миску, велев:
– Кидай сюда.
С облегчением стряхнул Вилхо гнилье в миску и руку о край вытер. А Пиркко торопливо подала чашу с розовой водой. Сама ладонь омыла и нежно поцеловала пальцы.
– Смотри, – плюнула колдунья в чашу и воды плеснула. – Хорошенько смотри. Стерегут тебя духи предков, кёниг, и непросто тебя проклясть. Один лишь способ.
Нежно покачивала она чашу в руках.
– Бросить тебе в кубок волос заговоренный. Чтобы выпил ты его.
Тошнота подступила к горлу Вилхо.
Волос?
В кубке с его вином?
Или в еде?
– А после сказать слово, чтобы волос этот очнулся, чтобы впился в твои кишки, а из них и до печени пробрался, стал тебя мучить-грызть.
Верно, так оно было. Сначала кишки наливались свинцовой тяжестью, а после и печень распухла. Ныне же… Потрогал Вилхо бок, но не ощутил былой боли.
– Кто? – повторил он иным, злым голосом.
– По волосу узнаешь. – Колдунья перевернула чашу. И растворенная водою гниль расползлась по поверхности стола. А в центре пятна остался волос, длинный черный волос, скрутившийся, словно гадюка на солнце. – Бери. Мертвый он.
Волос был толстым и гладким. Пожалуй, мужским, но и только-то… Мало. Слишком мало. Как узнать, кому принадлежал он? Сколько во дворце черноволосых?
– Еще что скажешь?
Подала Пиркко платок и, поддев волос тонкой лучиной, переложила на белую ткань, завернула бережно. Колдунья же, бросив на кейне быстрый осторожный взгляд, сказала:
– Близко стоит этот человек. Веришь ты ему, кёниг.
– Еще что?
Сверток с волосом Вилхо в кошель убрал: пригодится.
– Он невысок, но и не низок. Молод… – потрогала колдунья желтый клык. – Вижу, что черен он, злоба лютая его точит, зависть, жадность… Желает он получить что-то, что ты имеешь.
Охнула Пиркко, закрыв ладошкой рот. Верно, и ей то же самое имя на ум пришло.
Черен, значит…
И вправду черен, что душой, что обличьем. Завистлив, как бывают завистливы низкие люди. И Пиркко, птичку ненаглядную, своей мыслил.
– Спасибо, – сказал кёниг и, стянув с пальца перстень с крупным красным камнем, отдал вёльхо. Поднялась колдунья, спрятала перстень в рукав и, поклонившись низко, ушла. У самой двери оглянулась она на Пиркко, видать, что-то сказать хотела, но не осмелилась.
– Видишь, – жена присела рядом, прижалась, обняла, – правду тебе эта мудрая женщина сказала, желает Янгар твоей смерти.
Верно. И горько от того.
– Но почему? – Вилхо откинулся на подушки и сам потянулся за вином. Пересохло вдруг в горле. – Я был добр к нему.
Вздохнула Пиркко и шепотом сказала:
– Змей он. Мой отец очень волнуется за тебя. И потому подкупил одного раба, который служит в доме Янгара, а тот раб…
Ее голос звучал все тише и тише, и Вилхо приходилось наклоняться, чтобы расслышать слова.
– Мстит Янгар, что волей кёнига вырезан был тринадцатый род, – завершила Пиркко свой рассказ. – Мне не веришь – отца моего спроси, он помнит, как это было.
95 
