Особенно,... 
91 
– Нет.
Янгар не слышал меня. Он смотрел снизу вверх, и в глазах его я видела отражение искалеченной души, которая вновь кровила.
– Дворец кёнига или дом Пехто, куда заглядывают, чтобы попросить для родных лучшей участи. Мне, наверное, уже поздно просить…
– Нет, – в третий раз ответила я и, дотянувшись, погладила Янгара по щеке.
Теплая какая.
И голос сердца отзывается на мое прикосновение.
– Я не могу. – Моя рука попадает в плен его ладоней.
– Почему, маленькая медведица? Если боишься людей, я спрячу тебя от них.
– Не людей.
Он целует пальцы, а я отогреваюсь в его дыхании.
– Себя. Я не хочу никому зла причинить.
И я рассказала ему о гостье, об условии и собственных снах, в которых его убиваю. Янгар слушал, не пытаясь перебить, лишь гладил мою руку.
– Год… – Он прижал ладонь к губам. – Год – это не так и много, Налле.
Я вздрогнула.
Янгар знает? И как давно?
– С первого твоего прикосновения, – ответил он и руку отпустил. – Я не перепутаю тебя с другой женщиной, моя Налле.
Он поднялся и протянул руку к капюшону:
– Позволь?
Нет.
– Не бойся, пожалуйста. – Янгхаар Каапо гладил рыжий медвежий мех. – Я должен увидеть, что я с тобой сделал. Ты – мое зеркало.
И шкура-предательница отозвалась на ласку, съехала на плечи.
– Не отворачивайся, Налле. – Пальцы Янгара коснулись подбородка, приподняли, повернули к свету, как назло яркому, жестокому. – Не отворачивайся.
Он отбросил отросшие пряди, которые давно некому было расчесывать и украшать ивовыми листьями. Он наклонился к моему лицу и долго-долго всматривался в него. И я закрыла глаза.
Сейчас Янгар отвернется.
И уйдет.
Хорошо. Пусть уходит. Я останусь одна. И доживу до весны, уже не так долго осталось. За нею же лето будет. И там как-нибудь…
– Прости. – Янгар коснулся шрама губами. – Прости, пожалуйста, прости.
Мы оба зеркало друг друга. В его глазах мое отражение бледно, перечеркнуто белой линией, словно трещиной. Шрам не исчез. И я сама касаюсь его.
Тонкий какой.
Волос, раз и навсегда прилипший к моему лицу.
– Я…
Янгар не позволяет спрятаться. Он разбирает волосы, обнимает, шепчет что-то на языке, которого я не понимаю, но знаю – ласковое, нежное. Он уговаривает меня не бояться.
И страх уходит.
Он просит поверить ему.
Я верю.
Здесь и сейчас, в Горелой башне, под присмотром Великого Полоза, который останавливает время для двоих. Его так много – и все-таки не хватает.
Я лежу, обнимая Янгара, который спит. И сон его спокоен. Он даже улыбается, и я касаюсь губ пальцем, провожу, запоминая их очертания. И гладкость щек, сухую кожу шеи, тонкий витой шнур, на котором висит мой давний дар – круглый камень с дыркой.
В груди Янгара живет сердце. Оно стучит, зовет меня. И рот невольно наполняется слюной. Я вдруг вспоминаю вкус его крови, и солоноватой и сладкой одновременно.
А сердце рядом.
Он не успеет ударить вновь. И не проснется. Смерть во сне – это почти милосердие.
Смотрю на собственные руки, но пальцы остаются пальцами. И я отстраняюсь от Янгара, а он просыпается.
– Налле?
– У меня другое имя. – Отогревшейся в его живом тепле, в его дыхании, мне сложно возвращаться в мой мир. В нем пол Горелой башни холоден, а холод обжигает.
Ничего, вскоре я перестану чувствовать его.
И жару.
И остальное.
– Аану. – Янгар переворачивается на живот. – У тебя рыжие волосы, Аану, яркие, как пламя осенних листьев. И кожа будто золотой пылью посыпана.
Неправда.
– На вкус она как медовые яблоки. А пахнет дымом летних костров.
– Зачем ты это говоришь?
Смеется?
Янгхаар лежит, упираясь подбородком в скрещенные руки, разглядывает меня.
– Затем, чтобы ты перестала прятаться. Ты подаришь мне сына?
– Я… нежить.
– Подаришь. А лучше двух или трех. И дочку тоже хочу. Пообещай.
– И что тогда?
– Тогда, – он перестал улыбаться, – я забуду о мести и отстрою дом. Он будет таким, как я его помню. И даже лучше. Я постараюсь сделать так, чтобы ты была счастлива, а наши дети не знали войны. Пообещай, Аану.
Я бы хотела дать ему обещание.
Дети…
91 
