Берсерк в нем бурно ликовал и резвился, чего Гримм никак не ожидал.
Когда Джиллиан, крича, забилась в сладких судорогах, Гримм Родерик издал сиплый, глубокий грудной звук, который был больше чем смех — это был гулкий набат освобождения. Но его триумф быстро превратился в стон облегчения. Ощущение тела, содрогающегося и так плотно облегающего его, было чем-то большим, чем он мог выдержать, и он взорвался внутри нее.
И когда в идущую кругом голову Джиллиан проник незнакомый звук, она, тяжело дыша, вцепилась в его плечи. Ее мышцы размякли и абсолютно не слушались ее, голова опустилась, и она уставилась сквозь упавшие на лицо волосы на обнаженного воина, стоявшего перед ней на коленях.
— Т-ты можешь смеяться! Смейся по-настоящему! — воскликнула она на последнем дыхании.
Гримм провел большими пальцами по внутренней стороне ее бедер вверх, по тонкой струйке крови. Крови девственности, запятнавшей эти белоснежные бедра.
— Джиллиан, я… я… о…
— Не охладевай ко мне, Гримм Родерик! — моментально воскликнула Джиллиан.
По телу Гримма пробежала крупная дрожь.
— Я ничего не мог с собой поделать, — с трудом вымолвил он, осознав, что они говорили совершенно о разном. — Главный зал, — пробормотал он. — Какой я осел. Какой чертов…
— Прекрати!
Джиллиан схватила его голову обеими руками, устремив в его лицо разъяренный взгляд.
— Я этого хотела! — страстно произнесла она. — Я ждала этого, нуждалась в этом. Не смей сожалеть об этом! Я же не сожалею об этом, и никогда не стану этого делать.
Гримм застыл, завороженный кровью, замаравшей ее бедра, ожидая появления ощущения потерянного времени. Очень скоро его должна была поглотить тьма, а за ней последует вспышка насилия.
Но пролетали мгновения, и этого не происходило. Несмотря на бушующую энергию, переполнявшую его, безумие не приходило.
Он смотрел на нее, ошарашенный. Зверь в нем полностью пробудился, и все же был ручным. Как такое могло случиться? Никакой кровожадности, никакой потребности в насилии, только все хорошее, что нес с собой берсерк, — и ничего опасного.
— Джиллиан, — прошептал он благоговейно.
Глава 17
— Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил Гримм.
Взбив кулаком подушки, он усадил Куина. Ставни окон, обрамленных фестонами из цветов, были приоткрыты, и серп месяца бросал достаточно света, чтобы обостренное зрение позволяло Гримму видеть как днем.
Куин уставился на Гримма непонимающим взглядом, словно хмельной.
— Не надо, пожалуйста, — простонал он, когда Гримм потянулся за салфеткой.
Рука Гримма остановилась в воздухе.
— Я просто собирался протереть тебе лоб.
— Не души меня больше этой проклятой мандрагорой, — пробормотал Куин. — Я чувствую себя так паршиво еще и потому, что Кейли постоянно отключает меня.
С соседней кровати зароптал Рэмси:
— Не позволяй ей больше нас усыплять, друг. У меня раскалывается голова от этого дерьма, а в рот словно заполз пушистый зверек, откинул лапки и издох. Трое суток назад. И сейчас гниет…
— Хватит! Обязательно надо так подробно описывать? — скривился от отвращения Куин, пустой желудок которого стал выворачиваться.
Гримм поднял руки в знак согласия.
— Больше никакой мандрагоры. Обещаю. Ну и как вы себя чувствуете?
— Чертовски скверно, — застонал Рэмси. — Зажги свечу, пожалуйста. Я ничего не вижу. Что случилось? Кто нас отравил?
По лицу Гримма скользнула темная тень. Он вышел в коридор, поджег там вощеный фитиль, затем зажег несколько свечей у кроватей и вернулся на свое место.
— Подозреваю, что яд предназначался для меня, и моя догадка заключается в том, что он был в цыплятах.
— Цыплятах? — воскликнул Куин, скривившись, и сел прямо. — Разве не содержатель таверны принес их? Зачем ему травить тебя?
— Я не думаю, что это содержатель таверны. Мне кажется, это попытка мести мясника. Согласно моей теории, если кто-либо из вас съел бы всю корзину, то умер бы. Пища предназначалась для меня, но вы разделили ее.
— Мяснику не было никакого смысла делать такое, Гримм, — возразил Куин. — Он видел, кто ты. Любой человек знает, что нельзя отравить бер…
— Ублюдок так же вспыльчив, как и я, — взревел Гримм, заглушая последнее слово Куина, прежде чем Рэмси услышал его.
Рэмси схватился за голову.
— Ой, друг, прекрати орать! Ты меня убиваешь.
Куин прошептал одними губами Гримму «извини».