Особенно,... 
71 
— Брак с вами был бы ошибкой, надеюсь, вы-то это понимаете?
Ошибкой? О нет! Это было бы шансом на новую жизнь! Для обоих…
— Или нет? Пожалуй, вы чересчур молоды. В этом беда нынешней молодежи, они слишком много о себе воображают.
Мэри-Джейн вцепилась в книгу, словно та могла помочь.
— Итак, при всем моем уважении к вам и вашему отцу, я вынужден буду просить его съехать во избежание дальнейших инцидентов, которые бы могли бросить тень на доброе имя Вальтера. Я готов в некоторой степени компенсировать причиняемые неудобства, однако вам следует помнить, что все произошедшее — ваша и ничья боле вина. А теперь прошу, — он сунул руку за отворот сюртука и извлек примятое письмо. — Там сказано все.
И вправду сказано. Мэри-Джейн хранила это письмо и, когда ее обуревала-таки меланхолия, перечитывала, щедро орошая каждое слово слезами. Обычно, после этого ей становилось легче.
И вот теперь она согнала с колен кошку, отмахнулась потрепанным веером еще от двух и, добравшись до секретера, открыла заветный ящик. За пять прошедших лет бумага поистерлась на сгибах, грозя развалиться на отдельные фрагменты, и Мэри-Джейн всерьез подумывала о том, чтобы наклеить письмо на картон, украсить высушенными лепестками белых роз и, заключив в рамочку — непременно с печальными ангелочками — повесить на стену.
Ее затянувшееся девичество и разбитые надежды требовали достойного обрамления. Возможно, когда-нибудь, она напишет роман о прекрасной деве, чье сердце разбил коварный соблазнитель…
И жаль, что до соблазнения все же не дошло, тогда Мэри-Джейн могла бы настоять на свадьбе.
Кошки вдруг насторожились и заурчали слаженным хором. А затем в дверь раздался стук.
— Кто там? — спросила Мэри-Джейн, сетуя, что старуха Джилл уже спит, а значит, дверь придется открывать самой.
А вдруг это Вальтер? Он понял, что несчастлив или что любил лишь ее одну и теперь…
Кошки завыли. Черный Бес, вскочив на стол, выгнулся дугой.
— Брысь пошел! — внезапно очнувшаяся надежда полностью завладела Мэри-Джейн. Подхватив юбки, она торопливо спустилась и открыла дверь.
— Вам письмо, — сказал толстяк в плаще, протягивая мокрый прямоугольник с расплывшимися буквами.
Всего лишь письмо?
От Вальтера?
Мэри-Джейн протянула руку, а толстяк вдруг схватил за запястье, дернул к себе, одновременно прижимая к лицу пропитанную чем-то вонючим тряпку.
Голова закружилась, а голос дождя стал оглушительно-громким.
Теперь Мэри-Джейн дождь ненавидела.
Он шел за ней давно. С того самого момента, когда случайный взгляд, скользнув по толпе, вдруг зацепился за шляпку с пучком увядших незабудок на белой ленте. Девушка повернулась, и он понял, что не сможет отступить.
Она ведь так похожа…
Узкое лицо с непристойно ярким румянцем. Соломенные волосы, прядка которых, выбившись из-под шляпки, щекотала шею. Белый воротничок дешевого кружева. Колокол юбки и узкая талия.
Он смотрел, пока девушка не скрылась в толпе, и, поняв, что почти потерял, кинулся следом. Он распихивал толпу локтями, огрызаясь и порой орудуя тростью.
Визжат? Плевать!
Запомнят?
Плохо. Не страшно. Опишут маску и одежду, а в одежде примечательного мало. И маски такие есть у каждого…
Нет, нельзя. Осторожность. Отец учил, что превыше всего — осторожность. И значит… ничего не значит. Он должен ее догнать.
Девушка стояла у лавки бакалейщика, придирчиво разглядывая витрину. И он вздохнул, прижал руку к груди, пытаясь унять колотящееся сердце. Заставил себя пройти мимо, пусть и шел медленно, мучительно борясь с желанием коснуться ее шеи.
— Полфунта сахару, пожалуйста, — сказала девушка, и он вздрогнул, поскольку не мог не узнать этот голос. Неужели…
— Убей, — прошелестело ветром в ушах.
— Нет.
Сказал вслух, и грязная нищенка, что тянулась за ним от самого моста, нудно клянча подаяние, отпрыгнула.
— Я не буду. Не здесь. Не сейчас. Люди. Время.
— Убей.
— Я не хочу. Это все ты. И только ты. Но еще ведь рано? Рано, конечно. Я знаю. Я…
— Убей.
Прогрохотала карета, заглушая его ответ, и звон подков о мостовую смешался со смехом, которого, правда, не существовало. Пора было уходить.
Дождь давным-давно прекратился. Солнце, разгораясь, топило туманы, и молоко их стекало в грязную воду реки, подкрашивая ее желтым. И каменные крылья Регентского моста тяжко проседали под весом домов, а те глядели на воду узкими окнами и рисовали длинные тени.
71 
