Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
134 
Зато есть иной способ.
Тот, который на острие скальпеля… или на нити, пережавшей кровяной проток. Достаточно лишь слегка ослабить.
Желчный пузырь отделяется легко, а кровящее ложе печени уже спешат обработать ультразвуком. Кровь спекается.
– Все хорошо, – говорит себе Вершинин. И медсестры спешат подтвердить.
Заметят ли они хоть что-нибудь? Нет. Вершинин уверен в этом. Ему надо лишь решиться…
За дверью ждет жена. У этого существа имеется жена – блеклая женщина с лицом мученицы. С нею дочь, которой на вид лет шесть. Она слишком юна, чтобы представлять интерес. Но потом, позже, что будет? А Вершинину какое дело?
Он не знает. Не помнит. Но снова склоняется над разрезом. Пора зашивать.
Операционную Вершинин покидал в том редком сейчас для него состоянии умиротворения, которое свидетельствовало об одном – у него снова получилось.
– Все хорошо, – сказал он, глядя в глаза женщине. – Все будет хорошо.
Кровотечение откроется к вечеру. Вершинин не сумеет спасти больного. И тогда все будет хорошо.
А в кабинете его ждет Инголф. Он лежит на Вершининском диванчике, поджав колени к груди. Грязные подошвы упираются в подлокотник, а медицинская энциклопедия издания 1878 года служит подушкой. Но Вершинин рад видеть Инголфа.
– Я собираюсь убить человека, – Борис Никодимыч прикрывает дверь и поворачивает в замке ключ – не из опасений, что разговор будет подслушан, но потому, что так правильно.
Инголф открывает глаза. Белки? изрыты капиллярами. И цветы радужки втягиваются в черные норы зрачков.
– Плохо, если человека.
– Я еще могу его спасти. Я должен его спасти. Я врач, а он – пациент. Но он – убийца. Он девочек убивает. Насилует и убивает.
– Убийца – не человек, – убежденно заявил Инголф.
– Но и я убийца.
– Тогда и ты не человек.
В этой простоте рассуждений имелся смысл, и Вершинин задумался. Думал он долго, обстоятельно, пальпируя новую мысль, ища в ней изъяны.
– Это она с нами сделала? – спросил он, определив, что мысль со всех сторон здорова.
Инголф приподнял шейный платок, под которым скрывался шрам, неряшливый и кривой.
– Я умер. Только не совсем.
– Встань.
Рубцовая ткань была плотной, пожалуй, слишком уж плотной. Деревянной. И дерево распространялось выше и ниже рубца, обхватывая шею жестким воротником. Он обрывался у позвонков, хотя и явно крепился к ним нитями сухожилий.
– Я искал убийцу. Он нашел меня. Он хотел вызвать демона. Убивал. Много убивал. И меня убил. Было неприятно. Она пришла и сказала, чтобы я пил.
Когда осмотр был окончен, Инголф вернул платок на место. И Вершинин понял: он не шрама стесняется – ошейника, спрятанного под кожей, надетого добровольно.
– Я пил. И все равно умер. А потом живой и вот… она ушла. Совсем. Я знаю. Дай пилюлю, чтобы перестало быть плохо?
– Такой нету.
– Жалко. Тогда чтобы поспать. Я очень хочу спать. Дома.
Снотворное у Вершинина имелось, и два блистера перекочевали в карман грязного пальто. Инголф накрыл карман ладонью, словно опасался, что таблетки исчезнут.
– Мне надо поспать. А еще убить…
– Не человека?
Он мотнул головой, и только теперь Вершинин заметил, что волосы у Инголфа грязные, слипшиеся, с паутиной и колючками репейника.
И блох, наверное, хватает.
– Погоди, – Борис Никодимыч хотел сказать что-то чрезвычайно важное, кажется, помощь предложить, но вместо этого спросил: – А дальше что?
– Не знаю.
Инголф ушел. В опустевшем кабинете было маятно. Вершинин ходил. Садился. Вставал. Ложился и снова вставал. Он достал старый, иззубренный скальпель и минуты две любовался им, а потом выбросил вдруг в мусорное ведро, но лишь затем, чтобы достать.
Когда стало совсем невмоготу, Борис Натанович сбежал на сестринский пост. Там пили чай с крыжовниковым вареньем и сахарными кренделями. Щебетали сестры. Бормотал телевизор.
–…семь человек погибли во время стрельбы, устроенной в супермаркете "Таллерман"…
Вершинину налили чаю и булку выделили.
–…как сообщили в Департаменте по связям с общественностью… в четверть второго пополудни молодой хорошо одетый человек вошел в торговый зал, извлек пистолет марки ТТ и принялся расстреливать посетителей супермаркета…
– Ужас какой! – сказала медсестра, вытаскивая ложку из банки. Варенье тянулось прозрачной желто-зеленой нитью.
134 
