131 
Лишь ветры отзывались охотно.
Ледяными были. Мерз Брунмиги. Замерзал.
И когда совсем было замерз, горизонт подался вперед, треснул и выпустил всадника на черном коне. Быстро бежал конь. Громко звенели железные поводья, расстилалась по ветру грива.
Пылью тянуло. Дымом.
Брунмиги поднялся, хотя онемевшее тело требовало лишь покоя. Но у тролля получилось выпрямиться.
– Хозяин, – сказал он, протягивая руки к железному стремени, шипом выраставшему из конского бока. – Хозяин…
– Здравствуй, Брунмиги, – Варг остановил коня перед камнем, и вышло так, что конская голова оказалась аккурат перед троллем. Он мог бы потрогать короткую шерсть, изрядно поеденную молью, и нарядный налобник с вышивкой из глазных зубов. – Не получилось?
– Не получилось. П-простите.
Конь грыз удила, и рыжая от ржавчины пена падала на гранит. Всадник, приподнявшись на стременах, огляделся, и лицо его было страшным, неподвижным. Брунмиги знал это выражение, пусть и видел его всего однажды.
В тот год они шли по Аппиевой дороге, чьи камни были старше Варга, и даже самого Брунмиги. Камни эти изрядно истерлись за прошедшие годы, и стали молчаливы. А может виной тому был город, к которому они вели, и тень, над городом лежавшая.
Сам он, нарядный, блистающий славой и золотом, глотал людей, коих было множество, одинаковых, что снаружи, что изнутри.
– Не отставай, – велел Варг, и Брунмиги поспешил пристроиться в след. Брунмиги было душно и страшно. Люди толклись, говорили, обменивались пинками и благословениями. Тянули изъязвленные руки за милостыней, пялились неживыми глазами. Норовили ухватить, остановить, совали кости и волосы, куски пергамента и восковые комочки с ногтями…
– Что это за город? – осмелился спросить Брунмиги, когда Варг пересек ворота. И получил ответ:
– Дом Распятого, – Варг, втянув душный воздух, в котором изрядно было смрада, добавил. – Построенный на волчьем следе. Выйдет ли из этого толк, а?
Брунмиги не ответил, потому как испугался. Он помнил боль и горечь, помнил тяжелую тень креста и переменившихся людей, которые лишили его дома. В этом месте – узких улочек, спутанных, как волосы шлюхи – чужой Бог был особенно силен.
Должен был быть.
Его кресты возвышались на крышах домов, его лица украшали стены храмов. Его люди, многочисленные, едва ли не многочисленнее крыс, сновали везде. Но все были словно слепы.
– Что мы тут делаем? – шепотом поинтересовался Брунмиги у ворот, украшенных крестом. Распятый взирал на гостей безразлично, как если бы тоже был слепым.
– Ищем хозяина.
И Варг с особой своей улыбкой, которая означала лишь презрение к видимому им, надел рясу. Он носил ее честно, пропитываясь монастырской вонью. Он стирал колени о камни храмов. Он принимал вино и хлеб, не находя в них вкуса крови и плоти.
Великий город сгнил изнутри. Каменное яблоко, изъеденное жадными червями людских пороков. И человеки, уже сами ощущая трупный смрад, искали виноватых. Стон и скрежет зубовный расползались над землей. И Варг, помешивая варево чужих порченных душ, спешил помочь.
– Если этот их бог есть, то пусть придет. И мы сразимся, – сказал он как-то, хотя Брунмиги давно уже не осмеливался тревожить Хозяина вопросами.
Но время отмеряло дни. И слова, брошенные ветру, прорастали бурей. Она, зародившаяся далекими громами, набирала силу и спешила к хозяину. Несла ему рыжие костры и простоволосых женщинам, на кострах горевших. И женщин других, свирепых, как собаки, что спешили подбросить в костер гнева. И слабых мужчинам, которые жались в тени жен своих, гнули шеи и спешили молитвой искупить собственную слабость.
Варг встал на пути бури. И дал им надежду. Он говорил и его слушали.
Он приказывал – исполняли.
Он стоял над ними, но они все, как один, верили, будто бы он – такой же.
– Спаси! – молили, протягивая руки, ловя кривыми пальцами жар костров, глотая дым и вонь жженых волос, вдыхая мясной запах. – Спаси! И помилуй!
Брунмиги видел искаженные лица, жадные, жаждущие, как видел и презрение в глазах Варга. И не понимал, зачем ему все это?
– Теперь нет более преград. Да начнется пир, да явится веселие! – Варг всегда начинал с этих слов, и люди принимали их с благодарностью.
Костер вытягивался до небес. Трещала и разламывалась плоть. Горела кровь. Шипело мясо.
131 
