108 
Солнце уже стояло в зените, струя лучи сквозь отверстие дымохода, когда Бальдемар оторвался, наконец, от своего чертежа и пристально взглянул на дочь. Несколько долгих мгновений он не отрывал от нее изучающего взгляда, а затем слегка кивнул, и на лице его отразилось полное удовлетворение.
— Моя маленькая кошечка, увлеченная охотой! — он взял ее за руки и притянул поближе к себе. — Ты прославила всю нашу семью, ты, действительно, прославила всех нас! О тебе ходят такие легенды и предания! Ты знаешь, я ужасно не люблю, когда меня превосходят хоть в чем-то! — он широко улыбнулся, но выражение его лица все равно опечалило Ауриану. Она различала следы скорби и горя в глазах отца так же ясно, как Деций слова в своей книге.
Готовящийся на костре отвар из целебных трав, который должен был помочь срастанию костей, вскипел и побежал через край сосуда, огонь по-змеиному зашипел и начал потрескивать. Ауриана бросилась к бронзовому котелку, чтобы снять его с огня, опередив отца, потому что она отлично знала, любое движение причиняет ему сильную боль, хотя он не хочет признаваться в этом. Затем она налила отвар в глиняную плошку, поставила ее на землю и уселась рядом с Бальдемаром, озабоченно поглядывая на его больную ногу.
— Все это пустяки, к тому же нога быстро заживает, — промолвил он, проследив за ее взглядом.
Но Ауриана не поверила ему: в его возрасте кости срастаются очень медленно.
— Меня радует, Ауриана, — снова улыбнулся Бальдемар — то, что дар, принесенный нами богам, одновременно является и подарком тебе.
Ауриана тут же широко улыбнулась, подмигнув отцу с видом заговорщика.
— Разве жрецы не твердят постоянно, что добровольная жертва, отвечающая к тому же собственным устремлениям, наиболее охотно принимается богами? — промолвила она, но улыбка тут же исчезла с ее лица, и девушка продолжала голосом, исполненным горечи. — Но те крупицы хорошего, которые послала нам судьба, ничто по сравнению с пережитым горем и нашими утратами.
Слезы побежали по щекам Аурианы, и она не стала сдерживать их, как делала это в присутствии матери.
Бальдемар положил свою надежную руку на плечо дочери, стараясь успокоить ее.
— Я понимаю тебя. Я вновь и вновь обращаюсь к богам с одним и тем же вопросом: почему они так мучают нас? Лучше бы они лишили меня руки или ноги, но не забирали моего маленького Арнвульфа. Я бы сказал им: возьмите лучше меня, а не моего ребенка; но боги не спрашивали меня, распоряжаясь нашей судьбой. Я бы сам взошел на костер, если бы знал, что это принесет хоть какое-то утешение Ателинде. Хищники нападают только на слабых, уязвимых, а также на неокрепших, молодых. День за днем я старался не думать о том, что наша семья истекает кровью, теряя последние силы. В конце концов, лучше продолжать бороться, чем горевать, застыв в бездействии, скорбь мешает заживлению раны. Если бы ты знала, как я благодарен богам за силу твоего характера. Ты — блестящее доказательство того, что в нас есть еще энергия жизни.
Ауриана пристально смотрела в огонь, стараясь не показывать свою подавленность. Ее взгляд следил за лесным жучком, бегущим в панике по можжевеловой ветке прочь от лизавшего ее язычка пламени. Ауриану поразила какая-то обреченность в голосе и словах отца, и она вдруг подумала: «Настанет день, и он умрет. Умрет, а мир будет дальше жить без него, как будто ничего и не случилось. Но как такое может быть? Ведь он — центр мира, та ось, вокруг которой все вертится! А Херта? Как она могла отравлять меня своими ядовитыми речами о том, что отец погибнет от моей руки?»
Бальдемар поймал взгляд дочери и пристально посмотрел ей в глаза.
— Ауриана, скажи мне, как тебе удалось бежать?
Внезапно она почувствовала приступ тошноты, вопрос отца прозвучало для нее неожиданно. Почему все удачи омрачаются каким-нибудь неприятным обстоятельством? Ауриана была уверена, что если бы Бальдемар узнал правду, то ей стало бы легче, часть пережитого ею ужаса он взял бы на свои плечи. Но она не могла вымолвить ни слова.
Зачем еще больше разжигать его гнев и ненависть к Видо и Одберту в то время, как сам он ранен и не может сразиться с ними? Это было бы жестоко с ее стороны.
— Я завоевала доверие Ульрика, и он развязал мне руки. Дело было ночью, когда в лагере все перепились, поэтому мне нетрудно было бежать.
Отец строго смотрел ей прямо в лицо, в глазах его светилось выражение удивления и жалости. Она чувствовала, что он видит ее насквозь.
108 
