109 
— И… вот я на свободе, Все очень просто, — добавила она.
— Значит, ты не хочешь сказать мне правду, — проговорил он мягко тихим, печальным голосом.
Она на мгновение встретилась с ним глазами и быстро отвела взгляд в сторону, уставясь в огонь. Сердце ее сжалось от боли.
— Какая я глупая! Неужели я могла всерьез надеяться, что скрою от тебя правду! — прошептала она. — Однако я умоляю тебя, отец, не спрашивай меня ни о чем. Пусть эта тайна умрет вместе со мной. Хватит с тебя ужасов и несчастий. У нас и без того достаточно причин, чтоб покарать злодея, совершив священную месть.
— Тогда подними голову и расправь плечи. Не веди себя так, будто ты заслужила подобную участь, — произнес он, стараясь говорить строго, но мягко. Вслед за этими словами воцарилась напряженная тишина. — Мое бедное дитя, — с болью в голосе снова заговорил Бальдемар, — ты не одна страдаешь. Твоя участь — это наша общая участь. Получив увечье, все тело напрягает силы для того, чтобы исцелиться. Так и род. Если удар наносится по одному члену семьи, вся она ополчается на врага. И только когда свершится праведная месть, наша память перестанет кровоточить.
Но Ауриана все еще упорно прятала взгляд от отца.
— Ауриана, почему ты забываешь о том, что боги признали за тобой отсутствие какой-либо вины? Если бы они не любили тебя так горячо и искренне, они не вручили бы тебе штандарт нашего войска, а Водан не признал бы в тебе свою невесту, — Бальдемар накрыл ее руку своей тяжелой ладонью.
Испытывая чувство горячей благодарности, Ауриана ощущала, как в нее переливается отцовская сила и уверенность. И все же она не могла побороть стыд и все рассказать Бальдемару, все без утайки. Где-то в уголке ее памяти постоянно присутствовало, терзая душу, жуткое видение: римлянин, насилующий ее мать. Это было самым болезненным воспоминанием в жизни Аурианы. То насилие, которому она подверглась сама, было ужасно, но с мыслью о нем можно было как-то справиться, убедив себя в неизбежности подобного события, которое пусть и отвратительно само по себе — но в конечном счете принесло ей спасение от большего зла. Воспоминание же о насилии, совершенном над матерью, было нестерпимо и не поддавалось никакому оправданию — наоборот, оно нависало над миром, грозя ему беспощадным разоблачением.
Ауриана чувствовала на себе полный доброты и невыразимой любви взгляд отца.
— Скажи мне, Ауриана, Рамис звала тебя с собой? — спросил он, наконец.
От этого вопроса ей стало не по себе, но почему — она не могла понять.
— Да. Звала.
— Так я и подумал, когда до меня дошла эта странная история. Будь уверена, она опять явится и позовет тебя. Она всегда делает это несколько раз. Я умоляю тебя… не соглашайся идти с ней, пока… пока твоя мать жива. Она очень боится этого.
— Пока мама жива? Значит, ты думаешь, что однажды я все же уступлю?
— Да.
— Ты ошибаешься! Этого никогда не будет. Я презираю ее так же сильно, как и мама.
— Это сейчас ты так говоришь. Но человеческий дух непостоянен и изменчив, словно облака.
— Другие, может быть, и меняют свои решения, но только не я! Так что не беспокойся больше об этом. Моя цель — священная месть, а не белые одеяния, молитвы и мертвая тишина лесов.
Они опять помолчали.
— Раб-римлянин, который прибыл со мной, — отважилась, наконец, вымолвить Ауриана, пристально глядя в лицо отцу, — знает множество чудесных вещей — секреты изготовления римских дротиков и мечей и разных военных машин… — она помедлила, а затем выпалила на одном дыхании. — Я подумала, что он мог бы научить нас тому, что знает сам…
Бальдемар очень долго молчал, не говоря ни слова в ответ. И Ауриана поняла, что отцу очень не нравится ее идея. Это удивило и опечалило девушку.
— Он несомненно будет полезен нам. Как бывший римский легионер он поможет нам понять нашего врага, разгадать его уловки и намерения, — наконец, заговорил Бальдемар, старательно подбирая слова, потому что не хотел, чтобы угасло ее воодушевление. — Но я не собираюсь использовать его в каком-либо ином качестве, я также не хочу менять наших военных обычаев и правил. Тебе надо кое-что раз и навсегда уяснить себе, Ауриана, — есть некоторые вещи, которые нельзя изменять. Например, дерево всегда растет уцепившись корнями в землю. Если ты перевернешь его, ты лишишь дерево корней, и оно погибнет. Изменить свои военные обычаи означало бы для нас нанести оскорбление нашим предкам. Мы же сражаемся как раз ради того, чтобы сохранить наши порядки и обычаи. Так зачем же нам предавать самих себя? В таком случае, вся наша борьба теряет смысл.
109 
