Особенно,... 
39 
– Наверное, доктор помог?
– У него очень много дел. Он вызвал служащего из конторы. Я бы не знал, куда идти, у нас нет справочника. Но доктор не скажет, куда девать вещи. Полные шкафы. Духи, пудра – ведь не выбросишь… Если бы у нее была сестра…
Он вдруг замолчал, потому что дверь открылась и закрылась, как тогда, когда он сказал: «Это служанка», а я: «Это Сара». Мы прислушались к служанкиным шагам, она шла наверх. Удивительно, какой дом пустой, хотя в нем трое! Мы выпили, я налил еще.
– У меня его много,– сказал он,– Сара нашла…– и он снова остановился. Она была в конце любой тропы. Мы не могли обойти ее никак. Я подумал: «Почему Ты это с нами сделал? Если бы она в Тебя не верила, она была бы жива, мы с ней так и были бы вместе». Странно и печально, что мне еще что-то не нравилось. Я бы прекрасно делил ее сейчас с Генри. Я спросил:
– А похороны?
– Бендрикс, я не знаю, как быть. Случилась очень странная вещь. Когда она бредила, сама себя не понимала, сестра слышала, что она зовет священника. Во всяком случае, она говорила: «Отец, отец!» – а отца у нее нет. Конечно, сестра знала, что мы не католики. Она разумная женщина. Она ее успокоила. Но я не знаю, как быть, Бендрикс.
Я злобно, горько подумал: «Бедного Генри Ты бы мог не трогать. Мы без Тебя обходились. Зачем Ты вмешался в нашу жизнь, как дальний родственник с края света?»
Генри сказал:
– Когда живешь в Лондоне, кремация – проще всего. Я думал похоронить на Голдерз-Грин, сестра все объяснила. Этот служащий звонил в крематорий. Они могут назначить на послезавтра.
– Она бредила,– сказал я.– Не надо обращать внимания.
– Я думал, не спросить ли священника. Она так много скрывала. Вполне может быть, она стала католичкой. Она была странная последнее время.
– Нет, Генри, она ни во что не верила. Не больше нас с вами,– сказал я. Я хотел, чтобы ее сожгли. Я хотел сказать: «Воскреси это тело, если можешь». Моя ревность не кончилась с ее смертью. Все было так, словно она жива, словно она с другим – с тем, кого она предпочла мне. Как я хотел бы послать Паркиса, чтобы он помешал им в вечности!
– Вы уверены?
– Совершенно уверен.
Я думал: «Надо быть осторожным. Я – не Ричард Смитт, я не должен ненавидеть, я ведь тогда поверю, а это – Твоя и ее победа». Неделю назад я должен был только сказать ей: «Помнишь, как у меня не было шиллинга для счетчика?» – и мы бы сразу оба все увидели. Теперь могу увидеть я один. Она потеряла навсегда все наши воспоминания, словно, умерев, украла у меня часть личности. Вот он, первый мой шаг к смерти – воспоминания отваливаются, как гангренозная рука.
– Терпеть не могу этих молитв, могильщиков,– сказал Генри.– Но Сара так хотела, я попытаюсь все устроить.
– Она выходила замуж не в церкви,– сказал я.– Зачем же ее в церкви хоронить?
– Да, верно.
– Гражданский брак и кремация,– сказал я,– одно к другому,– и Генри поднял голову в темноте, словно заподозрил насмешку.– Поручите все мне,-сказал я у того самого камина, в той самой комнате, где предлагал пойти за него к Сэвиджу.
– Спасибо, Бендрикс,– сказал он и очень бережно вылил в стаканы остаток виски.
– Первый час,– сказал я,– вам пора спать. Если сможете.
– Доктор дал таблетки.
Но он не хотел остаться один. Я знал, что он чувствует – после дня с Сарой я старался, сколько мог, не сидеть один в комнате.
– Все забываю, что она умерла,– сказал Генри.
И у меня это было целый год, несчастный 45-й,– проснусь и не помню, что мы не вместе, что может позвонить кто угодно, только не она. Тогда она была такая же мертвая, как сейчас. В этом году месяц-другой призрак мучил меня надеждой, но призрак исчез, боль скоро пройдет. С каждым днем я буду умирать понемногу. Как я хотел задержать эту боль! Пока ты страдаешь, ты жив.
– Идите ложитесь, Генри.
– Я боюсь увидеть ее во сне.
– Примите пилюли, не увидите.
– Вам не надо?
– Нет.
– Вы не останетесь на ночь? Погода плохая.
– Ничего.
– Я вас очень прошу.
– Ну, конечно останусь.
– Я принесу белье.
– Не беспокойтесь. Генри,– сказал я, но он ушел. Я глядел на паркет и вспоминал точно, как звучит ее крик. На ее письменном столике лежали всякие вещи, и каждая что-то значила для меня, словно код. Я думал: «Она даже камешек не выбросила. Мы смеялись, какой он странной формы, и вот лежит, как пресс-папье. Что с ним сделает Генри, и с крохотной бутылочкой ликера, и со стеклышком, которое отшлифовало море, и с деревянным кроликом, которого я нашел в Ноттингеме? Забрать их? Ведь выбросят в корзину, когда Генри сможет убирать. Но как жить с ними рядом?»
39 
