– Нас навестили Фокс-Мэтьюзы, мой дорогой Уорт. Как это любезно с их стороны! Они провели с нами уже более получаса. По-моему, они никогда не уедут.
Мистер Фокс-Мэтьюз с важным, самодовольным видом рассуждал о красотах гэмпширского пейзажа. Он полагал его несравненным, сказал, что соперничать с ним мог разве что Озерный край. Вскоре выяснилось: побывав там летом, теперь он буквально горел желанием описывать прелести озер всем и каждому, убеждая тех, кто еще не имел счастья совершить столь дальнее путешествие, что они многое пропустили.
– А вы бывали на озерах, мистер Бруммель? Если нет, то должны побывать там непременно, – сказал мистер Фокс-Мэтьюз.
Мистер Бруммель, приподняв бровь, окинул его тем выразительным взглядом, которым всегда осаждал претенциозных собеседников.
– Да, сэр, мне доводилось бывать на озерах, – сказал он.
– Ага! В таком случае… Какое же из них вызвало ваше наибольшее восхищение, сэр?
Мистер Бруммель набрал полную грудь воздуха.
– Я отвечу, вам, сэр, через несколько минут, с вашего позволения.
После чего, обернувшись к лакею, вошедшему в гостиную, дабы развести огонь в камине, он негромко попросил прислать к нему его камердинера. Мистер Фокс-Мэтьюз недоуменно воззрился на Бруммеля, но Красавчик остался совершенно невозмутимым, храня задумчивое молчание до тех пор, пока на пороге не появился аккуратный мужчина в черном сюртуке. Тот взволнованно подошел к мистеру Бруммелю и поклонился.
– Робинсон, – обратился к нему Красавчик, – которым из озер я восхищаюсь более прочих?
– Уиндермерским, сэр, – уважительно отозвался камердинер.
– Значит, Уиндермерским, не так ли? Благодарю вас, Робинсон. Да, более всего мне понравилось Уиндермерское озеро, – провозгласил он, вежливо возвращаясь к прерванному разговору с мистером Фокс-Мэтьюзом.
Миссис Фокс-Мэтьюз, раздуваясь от негодования, поднялась и заявила, что им пора.
Кашель Перегрина, ранее замеченный сестрой, явно не улучшился после целого утра, проведенного на свежем воздухе. Он по-прежнему беспокоил юношу, становясь все хуже с каждым последующим днем. Горло у него слегка воспалилось и, хотя он так же наотрез отказывался показаться врачу или признать, что чувствует себя неважно, было очевидно: его здоровье оставляет желать лучшего. Он испытывал слабость, веки его набрякли, что обеспокоило сестру, но юноша упорно приписывал собственное недомогание легкой простуде, высказывая предположение, что воздух Уорта оказался для него вредным.
– Воздух Уорта, – повторила Джудит. – Воздух… – Она оборвала себя на полуслове. – О чем я только думаю? Меня следует отшлепать за такие нелепые мысли! Невозможно! Нет, это решительно невозможно!
– Итак, о чем же ты подумала? – зевнув, осведомился Перегрин. – Что представляется тебе невозможным? И почему ты так странно смотришь на меня?
Джудит опустилась на колени рядом с его креслом и схватила его за руки.
– Перри, как ты себя чувствуешь? – встревоженно спросила она. – Ты уверен, что это всего лишь простуда?
– Ну, а что еще это может быть? Что могло прийти тебе в голову?
– Не знаю, боюсь даже предположить. Перри, когда тот человек затеял с тобой ссору – я говорю о Фарнаби, – разве ты не удивился? Не показалось ли тебе неразумным его поведение?
– Какое это имеет отношение к моей простуде? – поинтересовался Перегрин, глядя на сестру широко раскрытыми от удивления глазами. – Да, пожалуй, меня это несколько удивило, но если Фарнаби был пьян, то, сама понимаешь…
– А был ли он пьян? Ты ничего не говорил мне об этом.
– Проклятье, откуда мне знать? Я так не думаю, но он вполне мог быть не в себе.
Она продолжала крепко держать брата за руки, встревоженно глядя ему в лицо.
– В тебя стреляли в тот день, когда ты проезжал через Финчли-Коммон, и ты наверняка мог погибнуть от пули, если бы не Хинксон. Вот уже дважды твоей жизни грозила опасность! А теперь ты болен какой-то загадочной болезнью, потому что это не простуда, Перри, и ты сам об этом знаешь. У тебя сухой кашель, который лишь усиливается, а сейчас еще и горло начало болеть!
Он недоуменно уставился на нее, резко выпрямился в кресле, а потом разразился хриплым смехом, перешедшим в надрывный кашель.
– Господи, Джу, ты уморишь меня до смерти! Ты хочешь сказать, меня отравили? Да кому, ради всего святого, может понадобиться убрать меня с дороги? Нет, ну надо же такое придумать!