Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
125 
Вместо крика из горла вырывался какой-то хрип, но Валька этого не замечал. Судорожно сжимал кулаки, комкая попавшие под пальцы листья, кричал вот так, беззвучно, пока боль не отступила перед усталостью и, сжавшись, снова затаилась жгучим комочком в груди, где-то возле самого сердца.
Он все так же лежал неподвижно на дне оврага, но зато вернулась способность размышлять.
Вопросы: «где я?» и «почему?» в голову больше не приходили. В них не было смысла. Валька уже знал, что не проснется. Что вот эта действительность, где он оказался – не кошмар, от которого может избавить назойливый луч утреннего солнца и трескучий голос будильника. Вопросами: «куда идти?» и «что делать?» тоже не задавался. Пока. Он знал, что надо идти куда-то и делать что-то, но еще не мог и не хотел. И тогда, наблюдая, как уже новая букашка ползет по все тому же зеленому стебельку, именно тогда Валька понял, что умер. Что того девятиклассника Вальки больше нет на свете. А есть кто-то другой, неприятный и незнакомый.
Этот кто-то неизвестно зачем целую ночь отпиливал голову издохшего чудища круглой пряжкой, оставшейся от наряда змеевой невесты. От змеева ужина. Острая пряжка изрезала ладонь, и кровь из царапин смешивалась с темной змеевой кровью.
Этот кто-то обыскивал на рассвете пещеру, пытаясь найти хоть что-то полезное среди костей и досадуя, что змей ни разу не притащил на обед кого-нибудь, вооруженного хотя бы ножом – оружие бы сейчас пригодилось. Или кого-то из богатеев, чтобы можно было разжиться золотой безделушкой и хорошей обувью – продать после. Хотя обувь, придись она по размеру, оставил бы себе.
Этот кто-то заново учился говорить, учился радоваться чему-то, кроме удовлетворенного голода.
«Здесь у тебя будет другое имя, – нашептывал старый змей тому, кто был тогда еще Валькой из „9-Б“. – Сказать, какое?»
Валька отказывался слушать. Он еще хотел остаться собой, хотел вернуться обратно, домой, и забыть все случившееся, как дурной сон.
Но теперь Вальки не было. И через много-много дней, когда мрачный темноволосый парень с тяжелым взглядом нанимался на работу к скорняку на окраине Вереша, на вопрос: «Как тебя зовут?» – он, не задумываясь, ответил:
– Арис.
* * *
Что-то щекотало мне щеку. Просыпаться не хотелось, но надо же было посмотреть, кто это так глупо шутит. Может, Алинка щекочет меня кончиком светлой косы? Ух я ей!..
Осторожно глянув из-под ресниц, я увидела яркую зеленую поросль, невесть как пробившуюся сквозь наваленные на землю ветки. Листики едва заметно покачивались, стебли вились, вытягивались, все прочнее опутывая чьи-то расслабленные пальцы.
Едва сдержав испуганный возглас, я медленно поднялась. Арис лежал на ветках, правой рукой прикрыв глаза от надоедливых солнечных лучей. Левая рука была по локоть спрятана под пышной зеленью.
Алина еще спала. Леон, сидевший чуть поодаль, встал, подошел ближе. Тоже уставился на Ариса.
– Будить? – шепотом спросила я, чувствуя, что зубы вот-вот начнут выбивать дробь. – Или сами, осторожно…
Арис открыл глаза. Поглядел на наши ошеломленные лица, повернул голову. Несколько секунд смотрел неподвижно, как веселый вьюн тянется по плечу, потом осторожно убрал его двумя пальцами. Так же, почти бережно, попытался распутать другой стебелек – не получилось. Тогда Горыныч просто выдернул руку. Стебли порвались с сочным треском и упали жалкими клочьями.
Похоже, вчера нас с Алиной действительно вылечили от подступающей простуды, потому что чувствовали мы себя бодрыми и довольными. Подруга даже сказала, что с удовольствием искупалась бы, и Арис хмуро пообещал, что скоро ей такая возможность представится. Настроение Горыныча в это утро было испорчено, мы уж подумали, что он имеет в виду скорый дождь. Даже Леон с легким удивлением и беспокойством на небо посмотрел.
– Река неподалеку, – разъяснил Арис. – До обеда, может, и доберемся.
Но солнце уже стояло в зените, а речка все не показывалась. И поскольку я тоже загорелась идеей обеда на берегу с последующим купанием, то шли, не останавливаясь. Мы с Алиной отчего-то начали вспоминать свою прежнюю жизнь: детство, школу, университет, первые опыты работы, первые, немного смешные, свидания, друзей, родных, поездки на дачу и недельные путешествия к морю. Леон изредка спрашивал что-нибудь, но больше просто прислушивался. Наши рассказы порой казались ему небылицами, как нашим родителям – рассказы об этом мире. Только и Леону, и папе с мамой в небылицы эти приходилось верить.
125 
