— Можете попытаться, — ответил Эдвард с мягкой угрозой. — Однако если вы это сделаете, я, конечно же, буду вынужден заговорить о вашей склонности принуждать юнцов играть по-крупному. Мне кажется, правилами это тоже запрещено.
Моргрейв ощетинился, не скрывая своей ярости.
— Вы можете считать себя в безопасности, владея половиной страны! — прорычал он, указывая на близнецов. — Но на этих двоих это не распространяется, тем более что именно они ее сюда провели. Их милости всего лишь гости, и они больше не переступят порога этого клуба, если я еще хоть какое-то влияние сохранил!
Лео и Лоренс приготовились было протестовать, но Эдвард одним взглядом заставил обоих замолчать, после чего снова повернулся к Моргрейву:
— Я сам займусь моими братьями, милорд. Однако на вашем месте я хорошенько подумал бы о том, что вы говорите — и кому.
Понимая, что проиграл и в этой конфронтации. Моргрейв бросил на Эдварда еще один яростный взгляд, а потом резко повернулся и ушел.
— Что за подонок! — начал было Лео, как только Моргрейв удалился.
— Ни слова! — оборвал его Эдвард. — Извольте оба молчать! Собирайте свои вещи, мы уходим.
Близнецы уныло кивнули.
А вот Клер снова повернулась к столу.
— Остальной мой выигрыш! — объяснила она, пытаясь освободиться от его хватки.
— Оставьте его! — рыкнул он.
— И не подумаю! Это мои деньги и деньги близнецов.
Он снова посмотрел ей в глаза и понял, что она не намерена уступать.
— Ладно. Забирайте его — и мы уезжаем.
Внезапно растеряв весь свой запал, она кивнула и выполнила его приказ.
Глава 17
Клер решила, что тишина, царившая в карете по дороге домой, оказалась именно такой, какой она бывает в гробу: давящая и практически ничем не нарушаемая. И атмосфера, установившаяся между нею и мужчинами семейства Байрон, была немногим лучше.
К счастью, путь был недолгим. С другой стороны, она ожидала, что по приезде в Клайборн-Хаус самообладание Эдварда оставит. Несмотря на его внешне непринужденную позу, она видела, что в душе у него все кипит. Подбородок его был выдвинут вперед, губы плотно сжаты: таким она еще никогда его не видела. Из всех ее проступков этот, похоже, произвел самое сильное впечатление.
Может быть, именно то впечатление, которого она так давно добивается?
Может быть, он отчитает ее и прикажет уезжать домой?
Она не могла бы сказать, что раскаивается в своих действиях, однако ей было искренне жаль, что она вовлекла в осуществление своего плана близнецов, пусть даже их помощь и была ей совершенно необходима.
С ее губ так и рвались слова извинения, но она сдержала их, понимая, что сейчас не время просить прощения у близнецов.
Очень скоро карета остановилась, и один из лакеев открыл ее дверцу. Широко открытыми глазами слуга наблюдал за тем, как она выходит из экипажа. Что до Крофта, то дворецкий приветствовал их со своим обычным спокойным достоинством: хотя Клер не сомневалась в том, что он узнал ее в мужском наряде, внешне он никак этого не выказал. Он также ничего не сказал по поводу того, что до этой минуты вся прислуга считала, будто она спит у себя в комнате. Сегодня в комнате прислуги сплетен будет хоть отбавляй!
Как только они оказались дома, Эдвард резко повернулся к близнецам.
— Вы двое отправляйтесь наверх к себе, — приказал он. — Я займусь вами позже. И вы не будете выходить из дома, даже если у вас загорятся брюки, а ведро с водой окажется на другой стороне площади. Я ясно выразился?
Оба в ответ что-то проворчали.
— Что вы сказали? Я не расслышал! — резко сказал Эдвард.
— Да, Нед. Совершенно ясно, Нед, — ответили оба очень почтительно.
В подавленном состоянии они поднялись по лестнице и ушли к себе, не сказав больше ни слова. Клер направилась было за ними.
— А куда, по-вашему, вы идете? — спросил Эдвард негромко и отрывисто.
— Наверх. Переодеться.
Сузив глаза, он обвел ее взглядом.
— Можете переодеться позже. Или вам перестал доставлять удовольствие этот маскарад, мистер Денсмар? — Сверля ее суровым взглядом, он указал рукой вперед: — В мой кабинет. Сейчас же!
Она послушалась, шагая по коридору перед ним.
Когда они наконец оказались внутри, она ожидала, что Эдвард захлопнет дверь, однако он закрыл ее с тихим щелчков, и такое самообладание показалось ей гораздо более пугающим, нежели открытая ярость.