Мы вышли из машины, и я хлопнула дверцей чуть громче, чем следовало.
— А удобно тебе живется, правда? Легко проявлять снисхождение, когда сам живешь прошлым. А что будет через десять лет? Когда у Уиллоу будет не инвалидное кресло, а настоящее произведение искусства, когда она поедет в летний лагерь для «маленьких людей», когда на заднем дворе у нас выроют бассейн, чтобы она могла наращивать мышечную массу, когда мы купим ей специально оборудованную машину не хуже, чем у сверстников, когда нам будет все равно, если страховка не покроет очередные скобы, потому что мы сами можем за них заплатить, а тебе даже не нужно будет работать в две смены. Ты хочешь сказать, что даже тогда она вспомнит, что мы говорили в суде, когда она была еще ребенком?
Шон посмотрел на меня и уверенно произнес:
— Да. Я хочу это сказать.
Я буквально отшатнулась от него.
— Я слишком люблю ее, чтобы упустить такую возможность.
— Значит, мы с тобой по-разному проявляем любовь.
Он открыл заднюю дверцу и расстегнул твой ремень безопасности. Ты, раскрасневшись, медленно выплывала из сна.
— Я пас, Шарлотта, — просто сказал он, неся тебя в дом, — Делай что хочешь, но меня в это не втягивай.
И я уже не в первый раз подумала, что, сложись обстоятельства по-другому, после такой ссоры я непременно обратилась бы за помощью к Пайпер. Позвонила бы ей и рассказала, что я думаю на этот счет, а не Шон. И мне стало бы лучше просто потому, что она меня выслушала.
И я поступила бы так, как научила меня ты: я стала бы ждать, пока разлом между мною и твоим отцом не зарастет. Потому что эта «косточка» болела от каждого движения.
— Какого черта?! — воскликнул Шон, и я, оторвав взгляд от земли, увидела на пороге Амелию.
Она как ни в чем ни бывало ела яблоко. Волосы у нее были выкрашены в неестественный синий электрик. Поймав мой взгляд, она ухмыльнулась.
— Рок-н-ролл жив, — сказала она.
Ты удивленно на нее уставилась.
— Почему у Амелии на голове сладкая вата?
Я с трудом перевела дыхание.
— Не сейчас, — пробормотала я. — Только не сейчас.
И я поднялась по лестнице, как будто каждая ступенька была стеклянной.
В последние восемь недель беременности я каждое утро испытывала блаженство — в течение ровно трех секунд. Я выплывала на поверхность сознания и на эти три прекрасные секунды забывала обо всем. Я чувствовала, как ты ворочаешься в моем животе, как отбиваешь барабанную дробь своими ножками, — и мне казалось, что всё будет хорошо.
Но реальность опускалась с непреклонностью театрального занавеса: эта барабанная дробь могла стоить тебе нового перелома ноги. Перевернувшись в моем теле, ты могла изувечить свое. Я неподвижно лежала в постели и думала, умрешь ли ты во время родов. Или в считаные минуты снустя после рождения. Или нам повезет — и мы сорвем джекпот: ты выживешь, но на всю жизнь останешься калекой. По иронии судьбы твои кости ломались с той же легкостью, с какой разбивалось мое сердце.
Однажды мне приснился кошмар. Мне снилось, что я родила, но никто со мной не разговаривает, никто не объясняет, что случилось. Акушерка, анестезиолог и все медсестры стоят ко мне спиной. «Где мой ребенок?» — спрашиваю я, но даже Шон пятится назад и качает головой. Я с трудом приподнимаюсь и смотрю себе между ног, но вместо ребенка вижу лишь груду битого хрусталя. Среди осколков я замечаю твои крохотные ноготки, розовый бутончик мозга, ушко и петельку кишки.
В ту ночь я проснулась с жутким воплем и уснуть смогла лишь через несколько часов. Наутро, когда Шон разбудил меня, я сказала, что не могу встать с кровати. И я не преувеличивала: я действительно была уверена, что любое мое обыденное действие ставит твою жизнь под угрозу. Каждый мой шаг может тебя ранить, но если я не буду делать никаких шагов, то ты, возможно, уцелеешь.
Шон позвонил Пайпер, и та сразу же примчалась к нам и стала объяснять мне природу беременности, словно неразумному дитяти: что есть амниотический мешок, околоплодная жидкость, прослойка между моим и твоим телом. Конечно, я всё это знала, но я знала и много всего другого, что на поверку оказалось ложью. Знала, что кости с течением времени крепнут, а не слабеют, например, или что ребенок, у которого не обнаружен синдром Дауна, — это здоровый ребенок. Она сказала Шону, что мне нужно просто отоспаться и она заглянет попозже. Но Шон всё равно волновался и, сказавшись больным на работе, позвонил нашему священнику.