62 
— Только не так, — сказал он, снова отстраняясь от нее.
— Что значит «не так»?
— Ты пьяна.
— Я — пьяна? — вызывающе громко спросила она, продолжая расстегивать пуговицы на блузке. Он увидел черную кружевную бретельку ее бюстгальтера и мягкий холмик груди над чашечкой. — Ты что, Алан, тоже в моралисты подался?
— Послушай, — сказал Бэнкс, стараясь говорить спокойно, — так не…
— Тссс… — Энни прижала палец к его губам.
Он отстранил ее руку.
Она посмотрела на него озадаченно:
— В чем дело?
— Я же сказал тебе, в чем дело, — мягко произнес он. — То, что сейчас происходит, — неправильно. Да я и не верю, что тебе хочется того, чем ты собираешься заняться. И вообще я не понимаю, что происходит.
Энни, отпрянув от него, принялась торопливо застегивать пуговицы. Сердитое лицо разгорелось ярким румянцем.
— Интересно, что же во мне не так?! — почти выкрикнула она. — Я слишком толстая? Недостаточно красивая? Моя грудь потеряла упругость? Я недостаточно сексуальна? В общем, недостаточно хороша для тебя?
— Да все это совершенно ни при чем! — пытался объяснить Бэнкс. — Ты…
— Или дело в тебе? Ты меня удивляешь, — не обращая внимания на его слова, продолжала Энни. Она, пошатнувшись, встала с дивана, протянула руку к жакету и сумке. — Интересно, что такого выдающегося ты имел в своей жалкой жизни, что можешь позволить себе оттолкнуть меня? Скажи, Алан? Может, у тебя есть на стороне тайная красивая любовница двадцати двух лет? Скажи? А я слишком стара для тебя?
— Ну почему ты меня не слушаешь? Я же говорю, ничего подобного…
Но было уже поздно.
— Да пошел ты, Алан, знаешь куда? — услышал он, и дверь за ней с грохотом захлопнулась.
Бэнкс выскочил на улицу. Энни уже заводила мотор. Он понимал, что ее надо остановить, задержать, ведь она пьяна, но не знал, как это сделать: уже поздно пытаться стащить ее с водительского сиденья или встать перед машиной. В таком состоянии ей ничего не стоит наехать на него… И вот он стоял, и слушал, как скрежещут шестерни в коробке скоростей, и наблюдал, как струи мелкого гравия брызнули из-под задних колес, когда машина на бешеной скорости рванула с места.
Бэнкс еще некоторое время с сильно бьющимся сердцем постоял неподвижно, раздумывая, что, черт возьми, происходит в этой жизни? Когда он вошел в дом, Колтрейн только-только начал композицию «То, что я люблю больше всего».
7
Кабинет Малкома Остина располагался в тупике коридора, по обеим сторонам которого тянулись аудитории и кабинеты факультета организации и управления туристическим бизнесом. Факультет занимал часть старого викторианского здания, стоявшего на краю кампуса. За последние несколько лет Иствейлский колледж сильно разросся, и приземистые здания из кирпича и стекла, построенные в шестидесятые годы, уже не вмещали все факультеты. Вместо того чтобы плодить новых безликих уродцев, администрация колледжа купила участок прилегающей к кампусу земли вместе с улицами и старыми домами, после чего началась эпоха возрождения юго-восточной части Иствейла. Теперь это был респектабельный район с популярными пабами, кафетериями, дешевыми кафе и закусочными, индийскими ресторанчиками. Здесь же студенты могли недорого снять жилье. Администрация колледжа не возражала против рок-музыки, предоставляя приличным группам площадки во вновь открытых заведениях; поговаривали даже, что и группа «Блю Лэмпс» выступит в кампусе в начале следующего турне.
Кабинет Остина находился на втором этаже, и, когда Уинсом постучала, он сам открыл дверь. Она вошла в уютную комнату с высоким, украшенным лепниной потолком и широким окном с подъемной рамой. В книжном шкафу теснилось великое множество путеводителей по разным странам; среди них Уинсом разглядела старинные, наверняка представляющие букинистическую ценность. На стене висел красочный плакат с изображением Голубой мечети в Стамбуле. У противоположной стены стоял старый диван с потертой кожаной обивкой. Единственное окно выходило на мощенный плитами двор, где под теплым весенним солнцем студенты, сидя за деревянными столами, ели сэндвичи, пили кофе и оживленно беседовали. Выглянув в окно, Уинсом с грустью вспомнила о своих студенческих годах.
На вид Остину было около пятидесяти: высокий, подтянутый, длинные седые волосы связаны в закинутый за спину хвост, лицо покрыто густым, ровным — «профессиональным», как подумала Уинсом, — загаром. Одет в просторный синий свитер из толстой шерстяной пряжи и выцветшие, порванные на коленях джинсы. Правильные черты лица. Хорош, ничего не скажешь! Уинсом заметила, что обручального кольца на пальце нет. Остин усадил ее в кресло, а сам сел за свой небольшой, заваленный бумагами письменный стол.
62 
