55 
Ничем иным девушка, замершая у большого, увенчанного амурами зеркала, не напоминала ни «будущую гордость», ни описания современников.
Они утверждали:
С юных лет Ахматова была очень красивой — не зря познакомившийся с 13-летнею Анечкой 16-летний Николай Гумилев мгновенно влюбился в нее!
Они живописали ее крайнюю хрупкость и худобу, тонкую талию (что, в сочетании с высокой девичьей грудью придавало ей особую привлекательность!). Длинные, черные русалочьи волосы, прямые как водоросли. Прозрачные глаза не бледном лице.
Лицо гимназистки было бледным.
И непримечательным.
Семнадцатилетняя — она была рабою неверного времени, когда твоя личность похожа на расплывшееся, мутное пятно, и ты пытливо вглядываешься в свои зеркальные черты, пытаясь понять, кто ты?
И когда искать свое отражение нужно не в зеркале, а внутри себя — в своих желаниях, стремлениях, чувствах… которые, годы спустя, и сформируют твой лик.
Но ныне, в 1906-ом, смазанные, семнадцатилетние, совсем не ахматовские черточки, еще не выкристаллизовались в четкий как печать символ: ровная челка до бровей, царственная шаль, «патрицианский профиль».
Нескладная блуза (видать по всему, с чужого плеча), темная юбка, унылая шляпка. Незапоминающаяся внешность.
Даже горбинка на знаменитом носу казалась полу стертой, неважной — не проступившей пока, как неповторимый отличительный знак.
И еще, в сравнении с худосочною Машей, юная Анечка была вполне упитанной барышней.
— Вот нелепость-то! — с непонятным ей пенным весельем воскликнула Ковалева тихо — но так чтобы ее слышала девушка с неприметной горбинкой. — При чем преступная нелепость. И Богу противная, и пол наш порочащая. Вы не находите?
— Это невыносимо, — горбоносая отозвалась еще тише.
Маша даже не была неуверенна, ответила ли Анна ей или сказала это самой себе.
Но уцепилась за ответ:
— Нет, все-таки Киев — город вульгарных женщин. Эта дама верно жена какого-нибудь сахарозаводчика!
— Нет, нет, — сказала Анна совсем еле слышно, но уже явно адресуя свои «нет» собеседнице.
— Неужто, она ваша знакомая? — ахнула Маша. — В это невозможно поверить! Вы совсем из другого теста. Я подумала, вы из Петербурга…
— Правда? — девушка наконец посмотрела на Машу. — Вы почти угадали. Я…гощу здесь, — мучительно запнулась она.
И, вобрав уважительный взгляд гимназистки, четверокурсница педагогического внезапно осознала смешное:
Эта — будущая Анна Ахматова, в настоящем намного младше ее!
И она, Маша, кажется ей страшно взрослой дамой — ведь к 22-ум, в достопамятные дореволюционные времена, сочетались браком и успешно производили на свет двух-трех детишек.
Но, окрыленная «Ратью», опьяненная легкостью своего бесстрашия, Маша, привыкшая вечно ощущать себя самой младшей и глупой, вдруг почувствовала себя ужасно уверенно в роли женщины не только взрослой, но и в летах.
— Я не представилась. Мария Владимировна. Свободная женщина. Нет, не то, что вы подумали… Просто я свободна. И всегда делаю то, что хочу!
Кто подсказал ей слова о свободе?
За всю свою жизнь, Маша была свободной два-три часа, и почти никогда не делала то, что хотела.
Но слова прозвенели — серебряные, незнакомо-приятные.
«Рать» пенилась и пела внутри.
И песнь ее показалась Марии Владимировне открывшейся истиной.
«Я свободна!
Я совершенно свободна…
Я делаю то, что хочу!»
И гимназистка в шляпке с сиротливою лентой расслышала эту песню.
Секунду она глазела на свободную Марию Владимировну — так, словно пред ней предстала Высшая Истина.
Затем сказала:
— У вас, верно, много денег… Простите. — Гимназистка смутилась.
— Да, без них трудно быть свободной, — признала Маша с веселым смешком. — Но все же свобода не в них. Свобода внутри нас!
— Да. И я так думаю… — подтвердила Анна. — Точнее я сейчас, когда вы это сказали, подумала, так и должно быть.
Аня была честною девочкой.
Не в пример Маше, завравшейся:
— Свобода — врожденное чувство. Одни рождаются с ней, иные нет. Я родилась свободной…
Но Маша не понимала своей лжи. Она верила себе.
«Невидима и свободна!» — кричала внутри булгаковская Маргарита Николаевна.
— И внутри вас тоже живет свобода. Я сразу приметила! — сказала она.
— Да, — гимназистка помолчала. — Я была свободною в детстве. Но не здесь, не сейчас…
55 
