11

Квартира находилась в Халлунде, в многоэтажном доме.

Поздним вечером во вторник, 28 апреля, Коноваленко припарковал машину возле этого дома. Путь из Сконе занял много времени. Приятно, конечно, гнать с ветерком, да и мощный БМВ весьма к этому располагает, но на сей раз он предпочел не нарушать скоростной режим. И не зря: перед Йёнчёпингом он мрачно отметил, что полиция остановила и выстроила на обочине целую вереницу автомобилей. А поскольку многие из них обогнали его, решил, что их застукал радарный контроль.

С другой стороны, Коноваленко не питал к шведской полиции никакого доверия. Должно быть, потому, что презирал открытость и демократизм шведского общества. Коноваленко не просто не доверял демократии, он ее ненавидел. Ведь из-за нее он лишился огромной части своей жизни. И даже если эта демократия установится еще очень не скоро - а может, вообще никогда не станет реальностью, - он уехал из Ленинграда, как только понял, что прежнее, закрытое советское общество уже не спасти. Последним, смертельным ударом был неудавшийся путч в августе 1991 года, когда кое-кто из верхушки военного руководства и политбюро, люди старого закала, попытались реставрировать давнюю иерархическую систему. Когда стало ясно, что путч провалился, Коноваленко сразу начал обдумывать план бегства. При демократии, какова бы она ни была, он жить не сможет. Мундир, который он носил с того дня, как двадцатилетним парнем поступил в КГБ, сросся с ним, стал как бы второй кожей. И он не мог содрать с себя эту кожу. Что останется?

В таких мыслях он был не одинок. В последние годы, когда КГБ подвергался коренным реформам, когда в одночасье рухнула Берлинская стена, он и его коллеги постоянно говорили о будущем, которое ждет впереди. Они знали, что тоталитарное общество рушится и что тайную полицию привлекут к ответу - таков был неписаный закон. Слишком много людей пострадало от КГБ, слишком многие пропали без вести или погибли, и их родственники потребуют отмщения. Коноваленко вовсе не хотелось предстать перед судом, как это произошло в новой Германии с его коллегами из Стази. В своем кабинете он повесил на стену карту мира и часами ее изучал. И волей-неволей пришел к мрачному выводу, что мир конца XX века не очень-то ему подходит. Представить себе жизнь в Южной Америке, в каком-нибудь из жестоких, но крайне нестабильных диктаторских режимов, он тоже не мог. Не внушали ему доверия и автократы, по сей день властвовавшие над иными африканскими государствами. Зато он прикидывал возможность перебраться в одну из фундаменталистских арабских стран. Нельзя сказать, что исламская религия вызывала у него особую симпатию. Но он знал, что тамошние власти держали полицию - и открытую, и тайную, - которая была наделена огромными полномочиями. В конце концов он все же отверг и этот вариант. Ведь какую бы исламскую страну он ни выбрал, ему нипочем не вписаться в эти чуждые национальные культуры. К тому же он не собирался отказываться от водки.

Некоторое время Коноваленко даже подумывал предложить свои услуги какому-нибудь международному агентству безопасности. Но чувствовал себя слишком неуверенно: это был мир, совершенно ему незнакомый.

В конце концов осталась одна-единственная возможность - ЮАР. Он постарался прочесть об этой стране все, что можно, хотя добыть информацию было непросто. Однако авторитет, каким по-прежнему пользовались офицеры КГБ, позволил ему добраться до шкафов с литературно-политической отравой. Прочитанное убедило его, что ЮАР - вариант вполне подходящий. Расовая сегрегация ему импонировала, официальная и тайная полиции были прекрасно организованы и весьма влиятельны.

  63