262 
Реми улыбнулся, но ни слова не ответил.
– Будь у меня дурные намерения в отношении вас или вашей госпожи, – продолжал Орильи, – мне стоило бы только поднять руку…
– Вот оно что! – воскликнул Реми. – Выходит, я ошибаюсь, и у вас насчет моей госпожи самые лучшие намерения.
– Конечно.
– Если так, то растолкуйте мне, чего вы, собственно, хотите.
– Друг мой, – ответил Орильи, – я хочу осчастливить вас, если вы согласитесь оказать мне услугу.
– А если я откажусь?
– В таком случае – раз уж вы говорите со мной откровенно, я отвечу вам с той же откровенностью, – в таком случае мое желание убить вас.
– Вот что! Убить меня! – повторил Реми с сумрачной улыбкой.
– Да, и для этого я обладаю всей полнотой власти.
Реми стал дышать ровней.
– Но чтобы оказать вам услугу, – сказал он, – я должен знать ваши намерения.
– Мои намерения – вот они. Вы правильно угадали, любезный, – мой господин не граф дю Бушаж.
– Ах, вот что. Кто же он?
– Лицо гораздо более могущественное.
– Смотрите. Вы опять хотите солгать.
– Откуда вы это взяли?
– Я мало знаю домов, которые могуществом своим превосходили бы дом Жуаезов.
– Даже французский королевский дом?
– Ого! – заметил Реми.
– И вот как он платит, – добавил Орильи, пытаясь всунуть в руку Реми один из свертков с червонцами, оставленных герцогом Анжуйским.
Реми вздрогнул от прикосновения этих рук и отступил на шаг.
– Вы состоите при самом короле? – спросил он с наивностью, которая сделала бы честь и более хитрому человеку.
– Нет, при его брате, герцоге Анжуйском.
– А! Прекрасно; я готов преданно служить монсеньеру герцогу.
– Тем лучше.
– Ну и что же дальше?
– Как так – дальше?
– Да, что угодно монсеньеру?
– Монсеньер, любезнейший, – сказал Орильи, подходя к Реми и снова пытаясь всунуть ему мешок с червонцами герцога Анжуйского, – влюблен в вашу госпожу.
– Стало быть, он ее знает?
– Он ее видел.
– Он ее видел! – воскликнул Реми, судорожно сжиная рукоять ножа. – Когда же?
– Сегодня вечером.
– Не может быть! Моя госпожа не выходила из комнаты.
– То-то и есть! Герцог поступил, как настоящий школьник, – словно для того, чтобы доказать, что он по-настоящему влюблен.
– Что же он сделал, скажите?
– Он взял приставную лестницу и взобрался по ней к окну.
– А! – вырвалось у Реми, и он прижал руку к сердцу, словно желая заглушить его биение. – Ах вот что он сделал!
– Он говорит, что она необыкновенно хороша, – добавил Орильи.
– Вы, значит, сами ее не видели?
– Нет, но после того, что сказал о вашей госпоже монсеньер, я горю желанием увидеть ее, хотя бы для того, чтобы иметь суждение о том, какие преувеличения порождает любовь в сознании разумного человека. Значит, решено, вы заодно с нами?
И в третий раз он принялся совать Реми золото.
– Конечно, с вами, – произнес Реми, отталкивая руку Орильи, – но я все же должен знать, какая роль предназначается мне в подготавливаемом вами деле.
– Сперва ответьте мне: дама, находящаяся там, наверху, – она любовница господина дю Бушажа или его брата?
Лица Реми вспыхнуло.
– Ни того, ни другого, – с трудом выговорил он. – У дамы этой любовника нет.
– Нет любовника! Но в таком случае это поистине лакомый кусок, женщина, не имеющая любовника! Черт побери! Монсеньер, мы же нашли философский камень!
– Итак, – сказал Реми, – монсеньер герцог Анжуйский влюблен в мою госпожу?
– Да.
– И чего же он хочет?
– Чтобы она прибыла к нему в Шато-Тьерри, куда он направляется форсированным маршем.
– Клянусь душой, страсть эта загорелась что-то уж слишком быстро.
– Страстные чувства у монсеньера возникают именно таким образом.
– Что ж, я вижу только одно препятствие.
– Какое?
– Моя госпожа решила уехать в Англию.
– Тысяча чертей! Тут-то вы и можете оказать мне услугу. Уговорите ее сделать другое.
– Что же именно?
– Ехать в совершенно противоположном направлении.
– Вы, сударь, не знаете моей госпожи. Это женщина, которая всегда стоит на своем. К тому же убедить ее отправиться вместо Англии во Францию еще не все: если бы даже она явилась в Шато-Тьерри, почему вы думаете, что она согласится уступить домогательствам герцога?
262 
