Особенно,... 
154 
Подобные доводы многим покажутся неубедительными. Скажем, Сальвадор Дали, о котором будет упомянуто особо, по справедливости считал Веласкеса более великим мастером, чем он сам (а себя любил называть непревзойденным гением, правда, с уточнением – для данной эпохи упадка искусства). Вообще, суждения о художниках, скульпторах, композиторах неизбежно субъективны, и с этим ничего не поделаешь.
Некоторые выдающиеся деятели искусств будут упомянуты в разделе «Универсальные гении». К ним можно было бы отнести Дюрера, Вагнера, Дали, но все-таки эти люди прославились как художники и композиторы.
Еще раз подчеркну, что изобразительные искусства достигли необычайных высот еще до эпохи Возрождения, и даже до античности. Безымянные мастера создавали выдающиеся произведения, находили выразительные приемы, оттачивали технику. Ремесло выходило на уровень подлинного искусства. И в те далекие времена проявлялась индивидуальность творца, хотя сам он оставался безымянным.
Наконец, обратим внимание на одну закономерность. До середины XIX века первенствовали зримые, наглядные произведения живописи, графики, скульптуры. С середины XVIII века все весомее заявляла о себе музыка (период «бури и натиска», революций), а в начале XX столетия вновь на первый план вышло изобразительное искусство, возникло новое явление – кинематограф.
ДЖОТТО
(1266—1337)
Принято считать его родоначальником реализма в европейской живописи эпохи Возрождения. Его творчество стало новаторским не потому, что открыло нечто новое, доселе небывалое в искусстве. Оно не порвало с традиционным в средневековом христианском обществе византийским стилем с его условностями и своеобразным импрессионизмом. Главным было – содержание, религиозная идея, а не внешние признаки; стремление передать величие божественных образов. Отчасти это сохранилось и у Джотто. Но он ввел в этот мир застывший, принципиально двухмерный, пренебрегающий перспективой (которая нередко становилась обратной), дыхание жизни, объем, иллюзию трехмерности, человеческие чувства с их оттенками. Например, на фреске «Распятье» в церкви Св. Франциска в Ассизи центральная фигура словно парит над землей в окружении ангелов, раскинув руки; ученики тянутся к нему не только в скорби, но и в устремленности к высшему, к идеалу. А слева в углу показана сцена снятия с креста (так в иконописи было принято совмещать события неодновременные, что подчеркивало их единство в вечности; сказывалось и пренебрежение к перспективе во времени). Другая фреска в этой церкви – «Оплакивающие Христа» – демонстрирует застывшее мгновение, заставляющее вспомнить рисунки античных мастеров; показаны различные виды скорби: от отчаяния – застывшего или эмоционально бурного, до глубокой грусти или печального раздумья. От иконописной традиции здесь сохранился лишь условно очерченный пейзаж.
Надо оговориться. Судя по всему, эти работы были выполнены учениками Джотто (их в шутку называли «джоттесками»). Однако стиль и выразительность, присущие мастеру, в них отражены безусловно.
Итак, Джотто – мастер «переходного» периода. Чем объяснить его новаторство, кроме общего влияния эпохи, сказать трудно прежде всего потому, что о его жизни известно немного. В ту пору отношение к художникам было утилитарное; их воспринимали как ремесленников, исполняющих определенные заказы. Работали живописцы обычно группами, и подмастерья учились у мастеров.
Родился Джотто близ Флоренции, долго жил и работал в Риме, где исполнил мозаику «Чудо на Генисаретском озере». По-видимому, сначала был учеником художника Каваллини. Переехав в начале XIV века в Падую, он расписал капеллу дель Арена, на цоколе изобразил 14 аллегорий «Пророков» и «Добродетелей», а на входной стене – монументальный «Страшный суд» (со сценами из жизни Христа).
Вот что писал известный советский искусствовед М. Алпатов: «Образ человека, мужественно переносящего свои испытания и спокойно взирающего на окружающий мир, проходит лейтмотивом через падуанский цикл Джотто. Человек у Джотто противостоит ударам судьбы, как древний стоик. Он готов постоянно сносить свои невзгоды, не падая духом, не отступая от правды, не ожесточаясь против людей. Такое понимание не противоречило средневековой церковной морали. Но оно поднимало человека, утверждало его самостоятельное бытие, придавало ему бодрость, привязывало к земному…»
154 
