— О Терри, — попросил он, — оставь меня, будь добра, а? — Наркотик заставлял его при этом глупо хихикать.
Волны наслаждения превратились в медленные валы, а мозг стал прозрачным и сияющим, как море на Багамах. Раскаянию и страху не место в этом небесном блаженстве.
И маленькая черная фигурка на фоне этой синевы почти теряется, поглощаемая ею, — так еле заметная мушка ползет по экрану телевизора. Но это не мушка, это человечек, маленький, словно увиденный с неправильного конца бинокля, и человечек машет Кевину.
Кевин улыбнулся: человечек сообщал ему хорошую новость. Хотя он и не совсем разбирал слова, он знал — новость эта хорошая.
Человечек звал его. Махал руками и звал, звал из синего простора. Как машет потерпевший аварию летящему над ним самолету. Кевин и был этим самолетом. Лица потерпевшего он не мог разглядеть, но знал, что это Клык.
Клык взывал к нему из безбрежной синевы. И просил не волноваться. Смерть — это не так уж плохо, это даже хорошо — смерть. Не надо бояться, Кевин. И беспокоиться не надо. Старина Клык в порядке, дружок. Все просто замечательно.
23
— Ты уверен, что он мертв? — спросил Рыжий Медведь. — Не хотелось бы в этом смысле каких-нибудь сюрпризов.
— Мертвее не бывает. — Леон включил стерео погромче. Новейшая модель «Маранца». И вдобавок «R.E.M.». Все-таки великая штука опыт! Старые проверенные группы не переиграешь! — Правда, пришлось приканчивать его бейсбольной битой.
— Ну и как ты, справился?
— Да, вполне. — Леон передернул плечами. — Вот с девочкой мне труднее было. А сейчас приспособился, знаешь ли…
— Надеюсь, что на этот раз ты выбрал другое место. Не потащился снова к водопаду.
— Ясное дело. Мы подальше отъехали, к самому Вест-Рок.
Они одетые лежали вдвоем на огромной кровати, которую Рыжий Медведь привез из Торонто. Кровать была шикарная, не то красного, не то еще какого-то ценного дерева, с пологом, на четырех столбиках и богатой резьбой. Рыжий Медведь знал толк в обстановке. Лампы под красными шелковыми абажурами освещали комнату мягким красноватым светом, окутывая ее атмосферой таинственности и превращая в подобие какой-то декорации.
У окна стоял массивный дубовый комод с хрустальными подсвечниками и щетками для волос с серебряными рукоятками — щетками Рыжий Медведь любил расчесывать волосы так, чтобы они блестели.
Они выкурили по одной-две дозы. Против марихуаны Рыжий Медведь вообще-то ничего не имел, запрещая им только алкоголь. Ну и, конечно, обкуриваться до бесчувствия. Музыка плыла, тянулась, нарастала и таяла в воздухе, как сладкая вата.
Рыжий Медведь повернулся на бок и ухватил Леона за руку:
— Спасибо за твою преданность, Леон. Наверно, ты понимаешь, как дорого я ценю преданность.
— Ага. Я тоже ее ценю.
Рыжий Медведь глядел ему прямо в глаза. Долго выносить этот взгляд Леон не мог, и он отвел глаза.
— Я хочу задать тебе один вопрос, — сказал Леон. — По поводу девушки, а теперь и Клыка.
— Задавай вопрос.
Никогда раньше Леон не позволял мужчинам до себя дотрагиваться. Но в прикосновениях Рыжего Медведя не было ничего женственного, педерастического.
— Почему ты не сделал с ними того, что сделал с Вомбатом? Не мучил, не расчленял?
— Ты, кажется, разочарован?
— Может быть.
Рыжий Медведь поднял палец вверх:
— Луна. Сейчас она не растет. Она на убыли. Жертву надо приносить, когда луна растет.
— Как это?
— Если убийство происходит в то время, когда луна убывает, дух жертвы получает над тобой власть. А это нежелательно.
— Ничего себе! Значит, теперь духи его и ее получили надо мной власть? И будут меня преследовать?
— Вовсе нет. В жертву ты их не приносил и духов не вызывал. А то, что ты сделал, ты сделал с моего благословения. И под моей защитой. А теперь я хочу эту защиту усилить в сотню раз. Сними-ка рубашку.
Леон сел на кровати и стянул рубашку через голову. Рыжий Медведь подошел к комоду, а потом вернулся к кровати, неся в руках деревянную шкатулку с причудливой резьбой. Открыв ее, он вынул оттуда цепочку с висящим на ней золотым амулетом.
— Класс! — сказал Леон. — И что обозначает этот символ?
— Я призвал сюда силу Оггуна.[4]
И Рыжий Медведь повесил цепочку Леону на шею. Амулет холодил грудь.
— Оггун, кажется, с железом что-то делает?