Особенно,... 
95 
Ряд ярких зрительных образов прошел перед его мысленным взором. Спящий в постели Зигги; внезапная огненная вспышка; языки пламени, лижущие дерево; струйки дыма, расходящиеся по знакомым комнатам; Зигги, слегка пошевелившийся, когда коварные невидимые газы просачиваются в его дыхательные пути; смазанный силуэт дома, колеблющийся в огне и жаре… и снова Зигги, потерявший сознание, в самом сердце огненного моря. Это было невыносимо. И Алексу отчаянно хотелось прогнать жуткие картины из своего сознания. Он попытался вызвать образ Линн, но не смог надолго его удержать. Больше всего ему хотелось поскорее отсюда убраться, куда угодно, лишь бы перед глазами было что-то иное.
По прошествии десяти минут Верд вернулся в машину и внес с собой порыв холодного воздуха.
— Бррр, — произнес он. — Никто меня не убедит, что в аду жарко. Если бы от меня зависело, я бы сделал его холоднее морозильника.
— Уверен, что если ты захочешь, то сможешь шепнуть об этом словечко Богу, когда окажешься на небе. Ну так как? Едем в мотель?
Эта поездка, казалось, полностью удовлетворила потребность Верда в общении с Алексом. Устроившись в мотеле, он тут же объявил, что вызвал такси. Отвезти его в Сиэтл.
— У меня там коллега, с которым я хочу провести некоторое время.
Он договорился встретиться с Алексом утром, чтобы вместе ехать на похороны, но выглядел каким-то странно поникшим. И все же Алекс страшился того, что Верд выкинет на похоронах.
Умолк Брамс, и к кафедре подошел Пол.
— Мы все пришли сюда, потому что Зигги много значил для каждого из нас, — произнес он, явно стараясь не сорваться. — Даже если бы я говорил целый день, я все равно не смог бы высказать и половины того, что я по отношению к нему чувствовал. Поэтому я не стану и пытаться. Но если кто-то из вас помнит о Зигги то, чем хотел бы поделиться с нами, мы все будем рады его выслушать.
Едва он успел договорить, как в первом ряду поднялся пожилой мужчина и скованной походкой направился к подиуму. Когда он повернулся к собравшимся лицом, Алекс осознал, какое это горе — хоронить свое дитя. Карел Малкевич, казалось, стал меньше ростом, съежился, его широкие печи сгорбились, а темные выразительные глаза глубоко запали. Он не видел овдовевшего отца Зигги более двух лет, но перемена в нем была удручающей.
— Я скорблю о моем сыне, — начал он с по-прежнему явным польским акцентом. — Всю его жизнь я им гордился. Даже ребенком он заботился о других. Он всегда был честолюбивым, но стремился не к личной славе. Он стремился добиться как можно большего, чтобы принести как можно больше добра людям. Его никогда особенно не заботило, что думают о нем другие. Он всегда говорил, что предпочитает, чтобы о нем судили по его делам, а не по чьим-то мнениям. Я рад видеть здесь сегодня столько людей, потому что это говорит мне, что вы все его понимали. — Старик отпил глоток воды из стакана на кафедре. — Я любил моего сына. Возможно, я недостаточно говорил ему об этом. Но надеюсь, он умер, зная это. — Карел Малкевич склонил голову и вернулся на свое место.
Алекс усиленно щипал переносицу, стараясь сдержать слезы. Один за другим вставали друзья и коллеги Зигги. Некоторые говорили мало, всего лишь несколько слов о том, как сильно его любили и как им будет его не хватать. Другие рассказывали забавные и сердечные истории об их взаимоотношениях. Алекс хотел тоже встать и что-то произнести, но не был уверен, что голос его не дрогнет. Затем настал момент, которого он так боялся. Он почувствовал, как зашевелился на соседнем стуле и поднялся на ноги Верд. Алекс мысленно застонал.
Глядя, как он широкими шагами направился к кафедре, Алекс подивился тому, какую достойную осанку и манеры приобрел Верд за прошедшие годы. Зигги всегда обладал харизмой. А Верд был неуклюжим, вечно мог ляпнуть, что угодно, невпопад, повести себя по-дурацки… Но он научился держаться, как надо. Он приготовился говорить, и наступила тишина, в которой можно было бы услышать упавшую булавку.
— Зигги был старейшим моим другом, — раздался его звучный голос. — Я считал, что выбранный им путь неверен. Он считал меня, как бы это лучше сказать, святошей. Пожалуй, даже ханжой. Но это ничего не значило. Связь, существовавшая между нами, была так сильна, что не порвалась и не ослабла. Она выдерживала любое натяжение потому, что мы преодолели бок о бок самый трудный этап в жизни любого человека — этап взросления. Нам всем непросто дается переход из детства во взрослую жизнь, мы пытаемся понять, кто мы есть и что можем предложить миру. Некоторым из нас везет, и нам достается друг вроде Зигги, который всегда готов поднять нас с пола, если мы упадем и расшибемся.
95 
