Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
104 
— Нет, — уже намного тише попросила Алевтина, сознавая полную бесполезность своих молений.
Зализа подступил ближе и опрокинул ее на постель.
* * *
Еды в разоренном доме толком не оказалось: ярыга смог выставить на стол только холодную буженину, трех суховатых копченых лососей из ледника, да корчагу соленых грибов.
— Вы тут что, не ели эти дни, что ли? — удивился опричник.
— Стряпуха сбежала, — зачесал ухо ярыга.
— Так, а эти… — кивнул Зализа в сторону внутренних комнат. — Жена боярская, дочь?
— Боярыня все время в церкви, в Замежье, у иконы Сергиевской стоит, а дочка его не спрашивала ничего…
— Ну, так покорми! — повысил голос опричник. — Еще помрут с голодухи. А спрос опять с меня будет.
«Если сразу на себя руки не наложила, то теперь и подавно не наложит — подумал Зализа. — Главное, чтобы по глупости не преставилась».
Поместное ополчение начало подтягиваться часа через три. Одетые в броню конники въезжали во двор, привычно отворачивали влево, на ничем не занятую утоптанную плешь. Спешивались, подходили к иссеченному жребием, проломленному тыну, осматривали, негромко переговаривались. Выждав еще час, Зализа вышел из дома в сопровождении настороженных черносотенцев.
— Становись для смотра, ополчение! — приказал он, разворачивая волошинские сотные грамоты.
Боярские дети, недовольно ворча, начали выстраиваться вдоль тына, разбиваясь на небольшие группы. Зализа невозмутимо ждал, а вот Василий и Феофан заметно волновались: они хорошо понимали, что оказались втроем против двух десятков хорошо вооруженных и обученных воинов. Опричника же занимал другой вопрос — кто из пришедших на смотр воинов являет собой детей боярских, а кто — просто назначенный волей боярина вооруженный смерд. Впрочем, скоро стало видно, что оружных смердов в усадьбу не явилось вообще: на земляной плеши выстроилось пять отрядов разного числа во главе с выступившем вперед боярином. Семен кивнул, и начал осмотр с левого отряда:
— Кто таков? — остановился он перед боярином.
— Борис Пушкин, сын Василия Мыткиновича, — представился воин в новом куяке, одетом поверх старой кольчуги.
— Боярский сын Борис Пушкин, — нашел его в выписке из новгородской книги Зализа. — Пятьдесят три двора, шестьсот семьдесят семь чатей пашни.
Боярский сын Пушкин, даром что волошинский волостник, имел под рукой больше чем втрое больше земли и чуть не в пять раз больше дворов чем государев человек, воевода Семен Зализа. На смотр он честно привел шестерых всадников с собой седьмым, все на крепких, откормленных жеребцах. Судя по грамоте, двое из воинов были его сыновьями, еще четверо — из дворовой челяди. Именно так отряд и выглядел: боярин и сыновья в сверкающих начищенными пластинами куяках поверх кольчуг, все остальные — в пожилых, носящих следы былых схваток колонтарях.
Следом стоял боярский сын Рапейкин, лет пятидесяти на вид вместе с не менее пожилым ратником. Оба — в тегиляях поверх кольчужки. Рапейкин имел три деревеньки общим числом в семь дворов и на своих двухстах десяти чатях явно не жировал. Зализа поморщился: он чувствовал что его самого и его поместье, раскиданное среди болот Северной пустоши ждет точно такое же будущее.
Боярский сын Ероша привел трех всадников вместе со своим пятнадцатилетним сыном — только-только попавшим в реестр новиком. Боярский сын Николаев — двух оружных смердов. Боярский сын Хавьюг — одного.
— Восемнадцать, — подвел итог смотру Зализа. — По сотным грамотам должно быть двадцать два ополченца. Кто уклонился?
— Никто не уклонился, — гордо вскинул подбородок Ероша. — Боярина Аманова намедни вместе с сыновьями на этой само дороге стрельцы насмерть убили.
— На этой дороге застрелили татей, желавших бунт противу государя учинить, — повысил голос Зализа. — И оправданием неявке это служить не может!
— Они боярина ехали защищать! — поддержал Ерошу один из пушкинских детей. — Они ему клятву верности давали!
— Им их деревеньки еще дед волошинский пожаловал! — добавил боярин Николаев. — Верой и правдой всегда служили, как отцы и прадеды завещали.
— Вот как? — скрипнул зубами опричник. — Значит, раз прадед землями одарил, значит и измену покрывать можно? На нашей земле один государь: Иван Васильевич! И против него никому ни за какие волости выступать непотребно! Крамолой это называется, изменой, а не преданностью!
104 
