78 
Зализа, уже не раз отлучавшийся с хозяином в укромный уголок якобы по пустякам кивнул и поднялся из-за стола. Баженов, по известной купеческой привычке, все дела свои привык обсуждать тайно, и если хотел о чем-либо сообщить опричнику, тоже никогда не делал этого на людях.
Они прошли две комнаты, остановились в третьей. Илья Анисимович открыл большой сундук, достал шкатулку, из которой извлек небольшой кубок из прозрачного камня сочного рубинового цвета. Зализа невольно охнул в восхищении, отошел к похожему на бойницу, высокому и узкому окну, поднял кубок к свету. Пожалуй, это был все-таки не камень, а стекло — но какой яркий, по-царски багряный цвет!
— Настоящий пурпур, Илья Анисимович! Откель красота такая?
— Бают, один монах немецкий их делает, а как — никому не говорит, — принял купец драгоценный бокал, и спрятал обратно в ларец. — Очень много золота за такие кубки ганзейцы просят. Хотел я сам вина из него выпить, но побоялся. Низок я слишком, серебром обойдусь. Мне о пеньке надо думать, а не о пурпуре. Пенька в Ганзе сильно подорожала.
— Разве это не хорошо, Илья Анисимович, — улыбнулся Зализа. — Барыш твой больше станет, корабль новый скорее на воду спустишь.
— За такую цену корабль строить станет некому, Семен Прокофьевич, — покачал головой купец. — Раз на русский товар цена растет, стало быть, Ганза чует, что не станет этих товаров скоро вовсе и они за него еще больше серебра получат.
Опричник с силой удалил кулаком в стену возле окна, но стена не дрогнула. Да и не могла дрогнуть: дом свой купец строил с думой о лихих людях залетных, чтобы отсидеться можно было за стенами, живот свой и товар защитить. Против тюфяков или пушки такая стена не устоит, но тати пушки с собой таскают не часто.
— Что же ты замолчал, Илья Анисимович? — не оборачиваясь, поинтересовался Зализа. — Рассказывай, коли начал.
— Бают в Ганзе, сын магистра Кетлера Иван вернулся из Кельна, где наукам хитрым много лет обучался. Преисполнился этот Иван желания веру свою басурманскую дальше на восток нести на кончике своего копья, и со многими рыцарями разговоры такие ведет. Еще сказывают, что мор во Пскове-городе прошел, обезлюдел он чуть не до последнего человека, и границы русские защитить некому. Многих кавалеров мысли эти смущают от спокойной жизни. Добычу они хотят взять на Руси большую и легкую, и недоимки старые списать.
— Они что, думают, кроме Пскова на Руси иных городов нет?
— Да так и думают, — пожал плечами купец. — Псков знают, да Новгород. За ними Москва стоит, а дальше Великая орда, Индия и Китай.
— Какая еще орда? — удивился опричник.
— Не знаю. Немцы ее Золотой называют. Сказывают, великая сила эта орда, и однажды чуть не до Рима дошла.
— Вот, стало быть, какую крамолу они затеяли… — получив из далекой Ганзы неожиданное подтверждение вчерашнему разговору у воеводы Кошкина, Зализа забыл про мифическую орду сразу после своего вопроса. — А теперь есть у меня к тебе просьба, Илья Анисимович. Пока приказчики твои товары афеням местным распродадут, подними парус на своей ладье, съезди к Березовому острову, предложи тамошним жителям пилы да топоры у тебя прикупить.
— Помилуй, Семен Прокофьевич, — развел руки купец. — Кому там покупать? Гарнизон там свенский стоит, два десятка воев, несколько баб да барон французский, за золото служащий. Голодранцы бесштанные.
— Уже нет, — отвернулся от окна Зализа. — Нет там больше свенов, прогнали их.
— Помилуй, Семен Прокофьевич, — удивленно перекрестился Баженов. — А кто?
Зализа поморщился, тяжело вздохнул:
— Не знаю, Илья Анисимович. В том-то и дело, что не знаю. Да ты не бойся, на погибель тебя не пошлю. Мне же потом ответ перед государем держать. Посмотри, что за люди, потом расскажешь. Может, и корысть какую получишь.
— Подарок я хочу тебе сделать, Семен Прокофьевич, — неожиданно предложил купец. — Пойдем.
Баженов вывел опричника во двор дома, дошел до конюшни, шагнул внутрь. Конюшня у купца была маленькая, его лошади у причала на воде качаются. Тесно прижавшись боками, выбирали мягкими губами овес из яслей скакуны засечников, напротив мялось двое хозяйских меринов.
У дальней стенки покачивалась на кипе прошлогодней соломы женщина со спящим ребенком на руках. На шум из-за меринов показался мужчина лет тридцати, отставил в сторону лопату.
— Вот, Семен Прокофьевич, — кивнул на них Баженов. — Мне тут любекский купец один за старый долг семью смердов отдал. Купи, Семен Прокофьевич. За четыре рубля отдам. Неудобный товар, не привык я с ним дело иметь.
78 
